Три города на севере Африки - [10]

— Мумкин вахда (Может, и единство), — отреагировал он. — Куллю мумкин (Все возможно).

Интересно, что сказал этот флегматик спустя пять лет о поездке Садата в Иерусалим?

Иначе прокомментировал событие дядя Салех, с которым меня познакомил его племянник Мухаммед, изучавший в каирском университете русский язык. Сидя на низеньком в цветочках диванчике с кривыми ножками в своей крошечной гостиной, Салех, улыбаясь, излагал свою точку зрения на последние новости:

— Наш хитрый президент задумал прикарманить ливийские денежки. Он думает, что молодых ливийцев легко обвести вокруг пальца. Анвар не прав.

Беседа происходила в последние дни рамадана в вечерний час, когда мусульманский Каир с вожделением ждал захода солнца и — после обязательной молитвы — долгожданной обильной трапезы (христиан, как и всех прочих немусульман, пост не касался).

Не в меру разговорчивый Мухаммед доверительно сообщил мне, что Салех когда-то был членом Ассоциации братьев-мусульман — организации мусульманских фанатиков, активно выступавших против президента Насера и организовавших на него ряд покушений, а в 1954 году даже угодил в тюрьму. Видимо, возраст стер с Салеха налет фанатизма, и он позволил себе отпустить шутку насчет голодного живота правоверных мусульман. По всей вероятности, бывший брат-мусульманин списал свои юношеские увлечения на ошибки молодости. Во всяком случае, о Насере он отзывался с большим и искренним почтением.

Салех прервал разговор, поднялся и вышел из комнаты, за ним — Мухаммед. Через неплотно закрытую дверь я видел, как они расстилали свои саджады. Настало время молитвы. Потом мы ели сладкий банановый мусс и бисквиты и слушали, как Мухаммед с необыкновенной важностью доказывал, что русский язык намного труднее арабского. При этом он обращался ко мне, а потом торжественно переводил свою речь на арабский язык дяде Салеху.

Вечер

За окном стемнело. Горела маленькая настольная лампа с розовым, прожженным в нескольких местах абажуром. Соседи Салеха завели пластинку с длинной неторопливой песней Умм Кульсум[5]. Салех замолчал. Пора было расходиться.

Я спустился по чистой, пахнущей сыростью лестнице и утонул в темноте стиснутого высокими домами переулка. Переулок кончился внезапно, за ним началась кривая улица с мелкими лавчонками, из которых доносились пронзительные голоса выспавшихся за день торговцев. Перед входом в каждую лавочку или внутри ее горела электрическая либо керосиновая лампа. Таков закон, введенный еще в XV веке одним султаном: торговцы обязаны с наступлением темноты освещать лавку. Тот же султан распорядился, чтобы торговцы держали в лавках глиняные кувшины с водой на случай пожара.

— Алям русас маше би кырш вахид. Кырш вахид я’ни баляш (Простой карандаш за один кырш. Один кырш это ничто), — распевал высокий рыжеватый парень в полосатой галабийе.

Он пристально всматривался в вечерний мрак, напрасно надеясь, что оттуда вот-вот вынырнет привлеченный фантастической дешевизной карандаша состоятельный покупатель. Он кричал до того зазывно, что покупатель не выдержал. Я купил «русас» с ластиком и сразу же пожалел о содеянном: из темноты, помахивая щеткой, на меня выдвигался чистильщик ботинок. Я сделал шаг назад — «противник» наступал. Тогда я повернулся и быстро ретировался.

В конце переулка — яркий свет. Еще несколько минут, и я в центре Каира. Огромная толпа. Все куда-то спешат, все веселы и счастливы. Не видно нищих. На них просто никто не обратит внимания, и они притаились где-то рядом в переулках. Куда же так торопятся каирцы? Ведь все рядом — кинотеатры, рестораны, кофейни, магазины. Наверное, во всех больших городах мира в этот вечерний час одно и то же. Там живут деловые, очень деловые люди. И они привыкли спешить. Даже за удовольствиями.

Приятно пройтись по ярким праздничным улицам вечернего Каира раз, другой, а потом начинаешь уставать от людской сутолоки, толкотни прохожих. И уже не Каир перед тобой, а театральная декорация, аляповато и пышно разрисованная множеством сувенирных лавок с пестрыми подушками, блестящей чеканкой, игрушками, яркими сувенирами. А на всем этом пирамиды, верблюды, Нефертити, похожие на оригинал так же, как плюшевый мишка на своего лесного тезку; стерегущие посеребренные пепельницы-сфинксы и опять пирамиды, пирамиды…

Ближе к ночи улетучиваются каирские запахи. Словно перестает дуть приносящий их сказочный восточный’ ветер. По улицам гуляет прохладный приятный сквознячок, сгоняющий сон с поздних прохожих. Над городом плывет яркая луна. Вечером ее не видно. То ли восточную красавицу пугает обилие света, то ли просто пока не пришло ее время. А ночью она царствует над небом, над землей.

Спят каирские улицы. Спят все, кроме одной. Та, что* бодрствует, зовется аль-Гиза. Знаменитая улица, ведущая к знаменитым пирамидам. Аль-Гиза веселится. Десяток расположенных на ней ночных клубов сверкает огнями, зовет к себе посетителей. В них нет недостатка. Состоятельные каирцы, богатые туристы, «золотая молодежь», почтенные чиновники — все, чей доход исчисляется тысячами фунтов, устремляются на ночную аль-Гизу. Изысканные кушанья, восточные танцы, ласкающая слух музыка. Гиза — островок огней в потухшем Каире. Неподалеку от нее теплится жизнь лишь в нескольких табачных ларьках. Заспанный торговец машинально протянет пачку сигарет.