Три года революции и гражданской войны на Кубани - [79]

«Никаких реакционных целей не преследуется», – но вся деятельность «отдела пропаганды» и правительственных печатных органов была до крайности реакционного уклона. И затем совершенно темна, а, может быть, и двусмысленна формула о «непредрешении», «даже тех путей, какими русский народ объявит свою волю»… И что же? Уже забыта декларация об Учредительном собрании, объявленная в станице Успенской?.. А в заключительной части были слова, которые должны были вызвать особую психологическую реакцию в кубанских настороженных кругах:

«Я уверен, что краевая рада найдет в себе разум, мужество и силу создать твердую власть – единоличную, – стоящую в тесной связи с Добровольческой армией». Это уже откровенное желание оказать воздействие на умонастроение членов данной рады… Интервенция в пользу единоличной власти?.. Кого?.. Атамана?.. Или…

Генерал Деникин взошел на трибуну и сошел с нее при полной овации, устроенной ему радой. Председатель ее И. С. Рябовол прочитал и вручил ему утвержденное радой постановление сбора станицы Незамаевской об избрании генерала Деникина казаком этой станицы с полными правами, с паевым наделом земли и пр. Но при всем том ледяная корка, которой стала затягиваться река совместной жизни кубанцев и добровольцев, не растаяла. В лице генерала Деникина рада приветствовала главнокомандующего армией, под чьим командованием счастливо выполнена часть задачи, для кубанцев особенно желанная часть. Но в его же лице в раде находился претендент на диктатуру, выражавший к тому же надежду, что рада найдет в себе «разум, мужество и силу» и т. д.

Сделай генерал Деникин жест признания удачи именно от «соучастия» сторон в союзе и всей важности в деле «народного» якоря… – кто знает? – быть может, растаяла бы корка ледяная.

Профессор Соколов, говоря о впечатлениях от речи Деникина, замечает, что из кубанской среды «даже наш друг» Каплин[65] выражал недовольство. – «Зато российские люди были премного довольны»… Была ли рассчитана эта речь, произнесенная в Кубанской раде, лишь на российские круги, об этом история умалчивает, но последовательность фактов и направление развернувшихся событий могли свидетельствовать, что и тогда в раде и потом вне ее добровольцы стремились убелить кубанцев не силой логики и исканием путей согласия, но последовательностью и неуклонностью избранной линии жесткой политики.

Прямым продолжением «торжественных заседаний» были собрания рады, посвященные докладам атамана Филимонова, председателя правительства Быча и члена правительства по военным делам полковника Савицкого. Они рассказывали, как получилась победа и кубанское казачество вновь стало господином в своем краю, и вот «вы – рада, – правомочный хозяин Кубани, – вправе распорядиться дальнейшей судьбой края, дать ему закон и правду».

Особенной красочностью отличалась речь Филимонова, атамана. Перед походом у него была попытка (малодушно) уклониться от власти, а главное от ответственности. Он сделал заявление о сложении полномочий, но ему этого тогда не позволили.

Атаман Филимонов проделал поход вместе со всеми, но кубанцы не чувствовали в походе близости своего атамана. С небольшим своим конвоем обычно рысил он где-нибудь в стороне в сопровождении своей супруги, пересевшей, как и ее супруг, в казацкое седло. И этот уклон атамана в тень наблюдался уже с самого начала похода. И нечего говорить о таких фигурах, как Корнилов и Алексеев… но даже летчику Покровскому удалось оттеснить Филимонова в тень, на задний план.

Позже в ст. Мечетинской А. П. Филимонов сделал было попытку учинить бунт. Собрал кубанское офицерство, преимущественно, тыловое – обозное, и пожаловался им, как его, атамана, лишили (правительство и рада) присущей ему власти… Чувствовал, очевидно, потребность к самооправданию. Между прочим, высказывал без всяких оснований опасение, как бы поехавшая на Украину делегация (см. выше) не завела кубанцев под власть немцев или гетмана и т. п.

Непонятно только, что побудило тогда Быча и Савицкого, сейчас же после такого собрания, пойти в поздний час к генералу Деникину и будто бы просить его о защите. Командующий армией понял тогда их обращение как просьбу именно о личной защите и о защите кубанского народоправства. А об атамане Филимонове Деникин запишет потом в «Очерках»: «Впоследствии полковник Филимонов, в кругу лиц, враждебных революционной демократии, не раз говорил: – Я хотел еще в Мечетке покончить с правительством и радой, да генерал Деникин не позволил»…

Конечно, это была лишь пустая бравада в подходящей среде. Филимонов не был способен на резкие движения, тем более на движения, сопряженные с личным риском. К слову сказать, он всегда отличался лояльностью в отношении краевых установлений, чему, собственно, и был обязан успешностью в своей карьере при новом режиме. Красивая посадка на лошади, как например, при въезде в Екатеринодар, рядом с простоватой и угрюмой фигурой Деникина, блестящая застольная речь да вот эта лояльность, – его главные козыри.

Теперь на заседании рады он, облекши свое атаманское слово в искристую форму, окурив облаком фимиама само имя рады, говорил велеречиво о мудрости кубанских правителей, говорил, как они (в первую чреду, конечно, он, атаман) решили под напором «красной нечисти» разобрать стяг краевой власти и повезти его в родные горы и степи… чтобы довезти этот стяг до сегодняшнего светлого дня и передать его «вам, хозяину земли Кубанской».