Три дочери Евы - [79]

Пери здесь нравилось всё: чугунная плита, низкие потолки, каменный пол, сложенные во дворе поленья, даже ледяной холодок простыней, которые каждый вечер надо было долго согревать теплом своего тела. Они с Моной заняли одну комнату, кузины поселились в другой. Хотя ближайшая деревня находилась в миле от их коттеджа, дел оказалось так много, что времени для чтения у Пери почти не оставалось. Она, дитя города, с наслаждением наблюдала за жизнью природы, восхищалась маленькими чудесами, которые постоянно происходили вокруг, и все глубже осознавала их великое значение. Иногда она воображала, что какая-нибудь глобальная катастрофа – например, атомный взрыв – уничтожила весь мир и они, четыре девушки, – единственные, кто остался в живых. При мысли, что до конца дней ей пришлось бы жить вот так, на краю света, вдали от цивилизации, она не испытывала ни ужаса, ни отчаяния.

В один из вечеров, уже лежа в постели, Пери смотрела, как Мона молится, обратившись лицом в сторону Мекки. О религии они не заговаривали ни разу, старательно избегая этой темы. Окажись здесь Ширин, она, разумеется, не была бы столь сдержанна.

Когда Мона погасила свет, в наступившей тишине вдруг раздался голос Пери.

– Когда я была маленькой, меня укусила пчела. – Она говорила так медленно, словно перебирала в уме уже основательно подзабытые воспоминания. – В губу. Весь рот распух, как шар. Папа тогда сказал, что пчела обезумела от любви… от любви ко мне. Сказал, она хотела меня поцеловать. Меня всегда занимал вопрос: знают ли пчелы о том, что умрут, использовав свое жало? Неужели знают и все равно пускают его в ход? Это похоже на самоубийство.

Мона повернулась на бок, чтобы лучше ее видеть. В лунном свете, льющемся из окна, она напоминала статую.

– Пчелы не сознают, что делают, – сказала она. – Сознание даровано только людям. Таков порядок вещей, установленный Аллахом. Поэтому мы, люди, несем ответственность за свои поступки.

– Но ведь пчелы не хотят умирать, – возразила Пери. – Как и все живые существа, они наделены инстинктом самосохранения. И все же они жалят и умирают. Это несправедливо. Я хочу сказать, они ведь должны знать, что расплатятся за укус жизнью. Знаешь, о чем я часто думаю? Это на первый взгляд кажется, что в природе все устроено разумно и гармонично. А на самом деле природа очень жестока.

– Запомни, не ты правишь этим миром, – вздохнула Мона. – Им правит Аллах. Он отвечает за все, не ты. Доверься Ему.

Но как могла она доверять мироустройству, в котором пчелы обречены платить за любовь смертью? Если таков божественный порядок вещей, почему люди называют его справедливым и священным? Пери почувствовала, как ее бьет дрожь, и натянула одеяло до подбородка.

Этой ночью она спала беспокойно, вскрикивала и бормотала по-турецки слова, напоминавшие гудение бесчисленных пчел.

Кузины, разбуженные шумом, принялись шептаться и хихикать в своей комнате. Мона села на кровати и начала молиться, прося Аллаха прогнать демонов, досаждавших ее подруге. На следующее утро девушки вернулись в Оксфорд. Впоследствии Мона и Пери с удовольствием вспоминали о той поездке, хотя каждая ощущала, что каникулы не были такими беззаботными, как это могло показаться со стороны.

Чистая страница

Стамбул, лето 2001 года

Когда закончился ее первый год в Оксфорде, Пери уехала на каникулы домой. Мать при любом удобном случае как бы между прочим упоминала о том или ином молодом человеке, каждый раз используя один и тот же набор характеристик. Для Сельмы пребывание Пери в университете не было ни прологом к ее будущей карьере, ни прекрасной возможностью открыть ресурсы ее ума, а всего лишь короткой остановкой перед замужеством. За последний месяц Сельма совершила паломничество к семи гробницам и у каждой зажигала свечи и завязывала шелковые лоскутки, моля ниспослать дочери хорошего мужа.

– Пока тебя не было, у нас появились новые соседи. Очень достойная семья, – сообщила Сельма, очищая от стручков бобы, которые собиралась приготовить на обед. – У них, кстати, есть сын. На редкость приятный молодой человек, умный, симпатичный…

– Ты хочешь сказать, он вполне подходит мне в мужья, – перебила Пери.

Накручивая волосы на палец, она вдруг заметила, что одна из прядей намного короче остальных. При мысли о том, что мать отрезала у нее локон и унесла на какой-нибудь жертвенный алтарь, где его сожгут вместе с другими приношениями, ее затошнило.

– Оставь девочку в покое, женщина, – подал голос Менсур. – Не сбивай ее с толку. Учение – вот что сейчас для нее важнее всего. Она должна получить диплом, а не мужа.

– А вот у этого молодого человека уже есть диплом, – не унималась Сельма. – Он окончил университет. Они могут обручиться сейчас, а поженятся потом. Разве помолвка помешает ее учебе?

– О какой помолвке ты говоришь? – спросила Пери. – И вообще, я еще слишком молода.

– Ты вся в отца! – буркнула Сельма и, обиженно отвернувшись от мужа и дочери, вновь занялась бобами.

Тема была на время отложена, но отнюдь не закрыта.

* * *

В начале сентября, свежим нежарким днем, Пери отправилась по магазинам. До возвращения в Оксфорд нужно было еще купить плащ, новую пару кроссовок и рюкзак. Выйдя из автобуса неподалеку от площади Таксим, она увидела толпу, стоявшую на тротуаре. Через раскрытые настежь окна чайной, очень любимой стамбульскими студентами, все смотрели включенный внутри телевизор. Оранжевые солнечные блики играли на встревоженных и растерянных лицах.