Три дня и три ночи - [8]

Отправляемся в бар. Поначалу я несколько неуютно чувствую себя среди развалившихся на высоких стульях друзей именинника, так как уровень концентрации спиртного в их крови чуть ли не на порядок выше, чем мой. К тому же Сьюприм, при всей своей неглупости, всегда казался мне человеком с гнильцой, которая особенно подчеркивается постоянно бегающими туда-сюда маленькими глазками под узким лбом с налипшей на него прядью чем-то смазанных волос. Да и его манера бесконечно восхвалять свои великие свершения в различных областях науки и творчества (весьма вероятно, по большей части мнимые) вызывает у меня если не откровенное раздражение, то уж, во всяком случае, иронию. Но вот появляется долгожданный коньяк и баланс между мною и остальными собравшимися начинает быстро приходить в норму. Уже после четвертой рюмки я нахожу с ближайшими соседями по столу общие темы для разговора, несмотря на то, что ничего интеллектуальнее Рамштайна они за свою жизнь явно не слушали, ну а какой-нибудь час спустя у нас с Сьюпримом затевается совершенно умопомрачительная беседа на тему сослагательного наклонения в мировой истории. В конечном итоге мы оба приходим к выводу, что опереди СССР Америку в середине сорок пятого с появлением ядерного оружия, мир сейчас был бы полностью коммунистическим. На Ямайке открылся бы второй Артек, отличающийся от прототипа разве что некоторым растаманским уклоном, ну а фильм

“Звездные войны” повествовал бы об ожесточенной борьбе землян с мерзкими капиталистами-инопланетянами, предводительствуемыми олигархом Дартом Вейдером. По окончании нашего диалога, за время которого мы, к слову, успели употребить еще грамм с двести, благодарные слушатели препровождают меня к автобусной остановке, причем по ходу дела я своим непревзойденным баритоном исполняю несколько знаменитых народных песен, повергая в экстаз всех попадающихся навстречу прохожих. Уже погруженный внутрь автобуса, я на несколько минут отключаюсь, а придя в себя и продрав глаза, обнаруживаю, что за окном начинают зажигаться фонари, означающие, что предсмертная агония еще одного дня подходит к концу. Я вдруг вспоминаю о своих недавних посиделках в парке и поднимаю взгляд выше, но, как ни стараюсь, не могу ничего разглядеть на небе, всего за несколько часов ставшем низким и мутным. На мгновение я представляю себе Лайт, которая танцует неведомый мне танец, скользя над грядами облаков, затем этот образ меркнет. Прикрываю глаза, упираюсь коленями в спинку кресла напротив и пытаюсь мысленно сосредоточиться на предстоящей ночи, что должен провести с женщиной, которую не люблю…

Ночь первая. Коньяк

Ночь первая. Коньяк

“…и тогда переполняемый страстью Люцифер явился к трону Господнему, преклонил перед Создателем колени и сказал: “Разреши мне спуститься на землю в человеческом обличье и жить там, как живут они, и умереть, когда истечет мой срок. Я прошу тебя об этом, ибо люблю ее, и нет мне горше муки, чем смотреть вниз, зная, что мы разделены навеки своей природой”. Предвечный внимательно выслушал прекраснейшего из ангелов, а когда Люцифер умолк, то повел он недовольно седыми бровями и рек: “Не ждал я от тебя столь неразумных речей, и оправдать их можно лишь тем, что ты явился ко мне, не ведая, о чем просишь. Ты хочешь обрести плоть человека, но не знаешь, какие страдания придется переносить твоему телу от голода, болезней и увечий. Ты алчешь человеческого сердца, но и представить не можешь, как терзают его утрата, неразделенная любовь или неутоленное желание.Так неужто ты, единственный из всех ангелов, кто может сидеть рядом с моим троном, хочешь променять вечную милость

Всевышнего на краткий миг блаженства в земной юдоли скорби? Одумайся и не пятнай себя больше грехом безрассудства, недостойным любимого слуги Божьего!”

Грозны были последние слова Господа, но не поколебали они решимости

Люцифера. “Готов я, – молвил он, – снести и боль телесную, и муки духовные во имя того самого чувства, которое ты заповедал людям ставить превыше всех остальных. И не могу я боле слушать райские гимны, когда чертогов, где мы пируем в блеске славы твоей, достигают вопли сотен тысяч страждущих и обездоленных”.

Воспылал тогда великим гневом Вседержитель, содрогнулись своды дворца его от звуков гласа Господнего, и преисполнились ужасом сердца ангелов небесных. Воскликнул тогда Повелитель Миров: “Как смеешь ты, безумец, упрекать МЕНЯ в том, что не люблю я созданий своих?! В глазах Творца вы все равны: и непорочные служители моего престола, и зачатые во грехе люди. Но никогда не бывать союзу между ними. Таков порядок, на котором стоит мироздание, и никому не дано его изменить. Ты же своими речами пытаешься подорвать основы бытия и посеять смуту и хаос. Неужто ты затеваешь бунт, метя на мое место?”

При этих словах Бог вперил взгляд своих бездонных глаз в отступника, словно намереваясь пронзить его насквозь. Ни одно существо на всем свете не способно было бы выдержать этот пылающий взор, но Несущий

Свет был сильнее их всех сознанием собственной правоты. Ожесточился тогда лик Люцифера, поднялся он с колен и, выпрямившись во весь рост перед троном, бросил в лицо тирану: “Ты не любишь никого, кроме самого себя, и нет у тебя иного желания, чем удержать в руках свою жалкую власть!” Сказав это, Люцифер повернулся и покинул чертог, куда ему уже никогда не суждено было вернуться вновь. Так нарушился мир на небесах, и грянула битва, равной которой не будет до скончания времен. Мятежные ангелы во главе с Люцифером выступили против Божьих легионов, и вся Вселенная содрогнулась, когда в сражении сошлись две великих армии. Долго длилась война, но слишком неравны были силы, и настал тот час, когда поверженному Падшему