Три, четыре, пять, я иду искать - [4]

— Ты смотри, полный самоконтроль! Алмазные нервы, железная воля.

Ай да я!!! Хорошие у вас приборы.

— Как тебе это удалось?

— Вспомнил одну древнюю тибетскую методику. Показать?

— Покажи! — ловится Тимур на подначку. Зрители забыли про свои дела, ушки торчком, взгляды, естественно, на мне. Встаю, сплетаю пальцы плетенкой, вытягиваю руки вперед, закрываю глаза и мычу сквозь сомкнутые губы:

— Мммммм.

— И что?

— И все. Я спокоен, абсолютно спокоен. Видишь графики? — указываю на экран. — Мычать, вообще-то, не обязательно. Но так проще сосредоточиться.

Знаешь, перед второй мировой был такой летчик-испытатель Ахмет-Хан Султан.

Говорят, это он к нам методику занес.

Байка рождается легко и свободно. Тимур поражен, а я продолжаю комментировать, водя поинтом по графикам.

— Вот здесь я пообедал. Вымыл посуду и за полторы минуты до маневра вернулся в рубку. Здесь началось торможение на трех «g».

— А здесь ты волноваться начал…

— У меня температура в красное полезла, — перебиваю я. — А здесь корпус резонанс поймал. Мне сразу стало не до тибетских методик. Когда ныряешь в звезду, а корпус собирается развалиться, нормальные люди должны испытывать легкое волнение. Я даже что-то вслух сказал.

Глаза девушек сияют.

— Расскажите… — просит одна, но ее перебивает телефонный звонок.

Тимур снимает трубку, но через секунду протягивает мне.

— Тебя, начальство.

Беру трубку и получаю выговор за то, что оставил мобильник дома.

Вообще-то, у меня в кармане другой мобильник, но он для своих. Начальству о нем знать не нужно. Вежливо посылаю Вадима к черту, напоминаю, что у меня послеполетный отпуск. И тут слышу, что моя лошадка взорвалась при швартовке в заводском доке. Док поврежден, имеются жертвы. Начато следствие, и я должен дать показания.

Возвращаюсь домой за чемоданчиком. Лариса на кухне, готовит что-то сложное и вкусное на обед. Она всегда берет отпуск, когда я из полета.

Зинуленок в школе.

— Ларис, я улетаю. Меня вызывают наверх.

— Так быстро?

— Ненадолго, недели на две.

— Знаю я твои две недели. Поесть успеешь?

Смотрю на часы. До самолета три часа. Минус полтора на дорогу, минус полчаса на регистрацию…

— Успею.

Собираю вещи и слышу, как Лариса говорит в трубку:

— Зина, если хочешь успеть попрощаться с отцом, спеши домой.

— Зачем ребенка пугаешь? Я же сказал, всего на две недели лечу.

— Знаю я твои две недели. Короткие командировки — они самые опасные.

Опять кого-то спасать?

— Никого спасать не надо. Моя машина в заводском доке взорвалась.

Безлошадным я остался.

— Слава богу! Хоть ночью с криком просыпаться не буду. Да о чем я?

Тебе новую дадут. Другому бы не дали, а тебе — дадут! — заводит сама себя Лариса, расставляя тарелки и постепенно переходя на крик. Обнимаю ее сзади за плечи и получаю острым локтем в живот.

— Опять забыл на диктофон записать, как ты ругаешься, — шепчу ей в ухо. — Вот улечу далеко-далеко, за три звезды, соскучаюсь, включу запись — и сразу себя дома почувствую.

Опять получаю локтем в живот. Но уже без злобы.

— Когда ты так накачался? Весь локоть об тебя отшибла. Иди руки мой.

Не успеваем приступить к первому, как врывается Зинуленок. Еще из-за двери слышу:

— Пап, чего так быстро? Тебе даже трюмы не успели загрузить.

— Я недалеко и ненадолго! — кричу в ответ. — Ближе, чем до Луны.

— На завод, значит? — с ходу вычисляет Зинуленок. — А здесь ни одного корабля… С Плесецка летишь?

— Ага.

— А я с математики убежала. Прямо с контрольной.

— А я без машины остался. Взорвалась прямо у заводской стенки.

Зинуленок морщит лоб, потом расплывается в улыбке, — Значит, ты целый год дома будешь?

— Вряд ли больше девяти месяцев.

— Но «Невский Проспект» только через год закончат. А «Стерегущий» еще позднее.

— Это наши. А про мерикосов ты забыла. «Вирджиния» через неделю на ходовые выходит, а через семь месяцев — «Колорадо».

— Так тебе мерикосы свой корабль и отдадут! У них своих пилотов море!

— Может, хватит?! — рявкает Лариса. С удивлением смотрим на нее и послушно замолкаем. Пару минут слышно только бряканье ложек о тарелки.

— Пап, я тебя до аэропорта провожу, а? — просит Зинуленок.

На выезде из города застреваем в пробке. Поэтому за городом заклиниваю зубочисткой клаксон и вдавливаю педаль газа в пол. Под вой клаксона и визг резины на ста пятидесяти выписываю змейку по всем четырем полосам шоссе. Зинуленок блокирует дверцы и покрепче вцепляется в ремень безопасности. Из поворота на аэропорт выхожу на двух колесах.

Здесь движение слабее. Увеличиваю скорость сначала до ста восьмидесяти, а потом до двухсот двадцати. Жму на тормоза метров за двести от главного входа, а в последнюю секунду из лихости тяну ручник. Машину разворачивает на сто восемьдесят. Моя дверца теперь со стороны тротуара. Народ шарахается в стороны, но доблестные гибддшники и охрана аэропорта — ко мне.

— Я космонавт Крымов. В космосе авария. Отгоните мою машину домой, — сую ключи зажигания ближайшему. — Дорогу Зина покажет.

Парнишка вытягивается по стойке «смирно», отдает честь и расплывается в улыбке. По глазам вижу, что узнал и хочет взять автограф. Увидев такое, двое охранников теряются, но третий командует:

— Коля, Миша, проконтролируйте и помогите товарищу!