Три часа между рейсами - [39]

Шрифт
Интервал

— Мистер Тримбл — мистер Браун, — представил их друг другу мистер Обед-За-Мой-Счет. — Оррисон, мистер Тримбл очень долго отсутствовал. Во всяком случае, ему кажется, что очень долго — без малого дюжину лет. Кое-кто на его месте был бы только рад выбросить из своей жизни последнее десятилетие.

— Что верно, то верно, — сказал Оррисон.

— Сегодня я завален работой и не могу выйти пообедать, — продолжил шеф. — Отведи его в «Вуазен», в «Клуб двадцать один»[63] или еще куда-нибудь по его выбору. Мистер Тримбл полагает, что ему надо многое увидеть.

Тримбл вежливо запротестовал:

— Не стоит беспокоиться, я не заблужусь.

— Я в курсе, старина. Никто не знает этот город лучше, чем ты знавал его в былые дни, и, если Браун начнет докучать тебе пояснениями насчет «самодвижущихся безлошадных экипажей» и так далее, просто отошли его обратно в офис. Сам же постарайся вернуться к четырем, договорились?

Оррисон взял с вешалки свою шляпу.

— Вы отсутствовали десять лет? — спросил он, когда они спускались в лифте.

— Они тогда начинали строить Эмпайр-стейт, — сказал Тримбл. — Это какой был год?[64]

— Кажется, двадцать восьмой. Впрочем, как сказал шеф, вам повезло не видеть многого из того, что здесь творилось.

Затем, в качестве пробного шара, он добавил:

— Вероятно, вдали отсюда вы повидали вещи поинтереснее.

— Я бы так не сказал.

Когда они вышли на улицу, лицо Тримбла сразу напряглось при виде ревущего транспортного потока, и это навело Оррисона еще на одну догадку.

— Должно быть, вы провели эти годы вдали от цивилизации?

— Вроде того.

Столь краткий и неопределенный ответ показал Оррисону, что этот человек не станет ничего объяснять, пока сам того не пожелает. Одновременно ему в голову пришла мысль: «А может, он провел тридцатые в тюрьме или психушке?»

— Вот и прославленный «Клуб двадцать один», — сообщил он. — Пообедаем здесь или вы предпочитаете другое место?

Тримбл не спешил с ответом, внимательно разглядывая старинное здание.

— Я помню время, когда «Двадцать один» еще только набирал обороты, как и «Мориарти»,[65] — сказал он и продолжил почти просительным тоном: — Вообще-то, я рассчитывал прогуляться немного по Пятой авеню, а после перекусить в каком-нибудь заведении, где смогу повидать современную молодежь.

Оррисон взглянул на него искоса, снова вспомнив о серых стенах, запорах и решетках. «Уж не хочет ли мистер Тримбл, чтобы я свел его с приятными девушками без комплексов?» — подумал он. Однако по виду мистера Тимбла было непохоже, что у него на уме нечто подобное, — лицо его выражало лишь искреннее и глубокое изумление. Посему Оррисон попытался вспомнить, не связано ли его имя с антарктическими подвигами адмирала Бэрда[66] или с летчиками, пропавшими в бразильских джунглях. В том, что человек он незаурядный, сомнений не было. Но пока что единственными намеками, могущими прояснить его прошлое (но ничего не прояснявшими), были его по-деревенски опасливая реакция на светофоры и стремление идти по тротуару, держась поближе к витринам магазинов и подальше от проезжей части. Однажды он замер перед витриной галантереи, бормоча:

— Надо же, креповые галстуки…[67] Я их не видел со времен колледжа.

— А где вы учились?

— В Массачусетском технологическом.

— Знатное место.

— На следующей неделе собираюсь туда съездить. А теперь давайте поедим где-нибудь здесь… — (К тому времени они пересекли уже почти все Пятидесятые улицы.) — Выбирайте место.

За углом как раз находился весьма недурной ресторан со столиками под небольшим навесом.

— Так что же вам хочется увидеть в первую очередь? — спросил Оррисон, когда они сели за свободный столик.

Тримбл задумался.

— Пожалуй, людские затылки, — промолвил он наконец. — Их шеи, соединяющие головы с плечами. И еще я хотел бы услышать, что говорят две эти девочки своему отцу. Мне важен не смысл их слов, а то, как эти слова плывут в воздухе и угасают, как смыкаются губы по окончании фразы. Это вопрос ритма — Коул Портер вернулся в Штаты в двадцать восьмом[68] именно потому, что уловил зарождение здесь новых ритмов.

Оррисон уверился, что теперь зацепка найдена, но проявил завидную деликатность и не ухватился за нее сразу же. Более того, он сумел подавить в себе внезапное желание сообщить, что этим вечером в Карнеги-холле дают замечательный концерт.

— Хотелось почувствовать вес ложки, — меж тем говорил Тримбл. — Она такая легкая — просто маленькая чашечка с прикрепленной к ней ручкой. Тот косоглазый официант — мы с ним уже виделись, но он вряд ли меня помнит.

Однако, когда они покидали ресторан, официант взглянул на Тримбла пристально и даже с некоторым удивлением, словно опознал его, но не очень верил собственным глазам. На улице Оррисон со смешком заметил:

— За десять лет забыть можно многое.

— Я обедал здесь в прошлом мае… — начал Тримбл и запнулся.

«Да у него не все дома», — подумал Оррисон и внезапно перешел на тон заправского гида:

— С этой точки открывается превосходный вид на Рокфеллеровский центр. — Он сделал широкий указующий жест. — А также на Крайслер-билдинг и Армистед-билдинг — «папочку» всех этих новомодных высоток.[69]

— Армистед-билдинг… — Тримбл послушно повернул голову в ту сторону. — Помню, как же — я сам его проектировал.


Еще от автора Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Ночь нежна

«Ночь нежна» — удивительно красивый, тонкий и талантливый роман классика американской литературы Фрэнсиса Скотта Фицджеральда.


Великий Гэтсби

Роман «Великий Гэтсби» был опубликован в апреле 1925 г. Определенное влияние на развитие замысла оказало получившее в 1923 г. широкую огласку дело Фуллера — Макги. Крупный биржевой маклер из Нью — Йорка Э. Фуллер — по случайному совпадению неподалеку от его виллы на Лонг — Айленде Фицджеральд жил летом 1922 г. — объявил о банкротстве фирмы; следствие показало незаконность действий ее руководства (рискованные операции со средствами акционеров); выявилась связь Фуллера с преступным миром, хотя суд не собрал достаточно улик против причастного к его махинациям известного спекулянта А.


Волосы Вероники

«Субботним вечером, если взглянуть с площадки для гольфа, окна загородного клуба в сгустившихся сумерках покажутся желтыми далями над кромешно-черным взволнованным океаном. Волнами этого, фигурально выражаясь, океана будут головы любопытствующих кэдди, кое-кого из наиболее пронырливых шоферов, глухой сестры клубного тренера; порою плещутся тут и отколовшиеся робкие волны, которым – пожелай они того – ничто не мешает вкатиться внутрь. Это галерка…».


По эту сторону рая

Первый, носящий автобиографические черты роман великого Фицджеральда. Книга, ставшая манифестом для американской молодежи "джазовой эры". У этих юношей и девушек не осталось идеалов, они доверяют только самим себе. Они жадно хотят развлекаться, наслаждаться жизнью, хрупкость которой уже успели осознать. На первый взгляд героев Фицджеральда можно счесть пустыми и легкомысленными. Но, в сущности, судьба этих "бунтарей без причины", ищущих новых представлений о дружбе и отвергающих мещанство и ханжество "отцов", глубоко трагична.


Возвращение в Вавилон

«…Проходя по коридору, он услышал один скучающий женский голос в некогда шумной дамской комнате. Когда он повернул в сторону бара, оставшиеся 20 шагов до стойки он по старой привычке отмерил, глядя в зеленый ковер. И затем, нащупав ногами надежную опору внизу барной стойки, он поднял голову и оглядел зал. В углу он увидел только одну пару глаз, суетливо бегающих по газетным страницам. Чарли попросил позвать старшего бармена, Поля, в былые времена рыночного бума тот приезжал на работу в собственном автомобиле, собранном под заказ, но, скромняга, высаживался на углу здания.


Под маской

Все не то, чем кажется, — и люди, и ситуации, и обстоятельства. Воображение творит причудливый мир, а суровая действительность беспощадно разбивает его в прах. В рассказах, что вошли в данный сборник, мистическое сплелось с реальным, а фантастическое — с земным. И вот уже читатель, повинуясь любопытству, следует за нитью тайны, чтобы найти разгадку. Следует сквозь увлекательные сюжеты, преисполненные фирменного остроумия Фрэнсиса Скотта Фицджеральда — писателя, слишком хорошо знавшего жизнь и людей, чтобы питать на их счет хоть какие-то иллюзии.


Рекомендуем почитать
MMMCDXLVIII год

Слегка фантастический, немного утопический, авантюрно-приключенческий роман классика русской литературы Александра Вельтмана.


Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы

Чарлз Брокден Браун (1771-1810) – «отец» американского романа, первый серьезный прозаик Нового Света, журналист, критик, основавший журналы «Monthly Magazine», «Literary Magazine», «American Review», автор шести романов, лучшим из которых считается «Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы» («Edgar Huntly; or, Memoirs of a Sleepwalker», 1799). Детективный по сюжету, он построен как тонкий психологический этюд с нагнетанием ужаса посредством череды таинственных трагических событий, органично вплетенных в реалии современной автору Америки.


Сев

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дело об одном рядовом

Британская колония, солдаты Ее Величества изнывают от жары и скуки. От скуки они рады и похоронам, и эпидемии холеры. Один со скуки издевается над товарищем, другой — сходит с ума.


Шимеле

Шолом-Алейхем (1859–1906) — классик еврейской литературы, писавший о народе и для народа. Произведения его проникнуты смесью реальности и фантастики, нежностью и состраданием к «маленьким людям», поэзией жизни и своеобразным грустным юмором.


Захар-Калита

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дороже самой жизни

Вот уже тридцать лет Элис Манро называют лучшим в мире автором коротких рассказов, но к российскому читателю ее книги приходят только теперь, после того, как писательница получила Нобелевскую премию по литературе. Критика постоянно сравнивает Манро с Чеховым, и это сравнение не лишено оснований: подобно русскому писателю, она умеет рассказать историю так, что читатели, даже принадлежащие к совсем другой культуре, узнают в героях самих себя. В своем новейшем сборнике «Дороже самой жизни» Манро опять вдыхает в героев настоящую жизнь со всеми ее изъянами и нюансами.


Сентябрьские розы

Впервые на русском языке его поздний роман «Сентябрьские розы», который ни в чем не уступает полюбившимся русскому читателю книгам Моруа «Письма к незнакомке» и «Превратности судьбы». Автор вновь исследует тончайшие проявления человеческих страстей. Герой романа – знаменитый писатель Гийом Фонтен, чьими книгами зачитывается Франция. В его жизни, прекрасно отлаженной заботливой женой, все идет своим чередом. Ему недостает лишь чуда – чуда любви, благодаря которой осень жизни вновь становится весной.


Хладнокровное убийство

Трумен Капоте, автор таких бестселлеров, как «Завтрак у Тиффани» (повесть, прославленная в 1961 году экранизацией с Одри Хепберн в главной роли), «Голоса травы», «Другие голоса, другие комнаты», «Призраки в солнечном свете» и прочих, входит в число крупнейших американских прозаиков XX века. Самым значительным произведением Капоте многие считают роман «Хладнокровное убийство», основанный на истории реального преступления и раскрывающий природу насилия как сложного социального и психологического феномена.


Школа для дураков

Роман «Школа для дураков» – одно из самых значительных явлений русской литературы конца ХХ века. По определению самого автора, это книга «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью» и который, приобщаясь к миру взрослых, открывает присутствие в мире любви и смерти. По-прежнему остаются актуальными слова первого издателя романа Карла Проффера: «Ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще».