Три брата - [113]

– А имеется ли в вашей колонии хороший бык-производитель? А с жеребцами как обстоят дела? Вовремя ли у вас в этом году выпали дожди? Как с урожаем? Часто ли наведывается к вам урядник и сам пристав? Штрафуют ли они людей? – Вопросов было столько, что Шолом едва успевал на все отвечать.

К его счастью, распахнулась дверь перед новым гостем Сролом Финбахом, бывшим барышником, который всю жизнь прошатался по цыганским таборам, хорошо разбирался в породах лошадей и к старости накопил на их скупке и продаже хороший капиталец. Правда, в среде богатых хозяев большим авторитетом он еще не пользовался, более того, они даже не признавали его своим, но мало-помалу Срол начинал вмешиваться в дела общины, а иной раз не прочь был подставить ножку и самому шульцу. Поэтому не мудрено, что появление Срола несколько расстроило Шепе, тем более что Танхум, чтобы оказать уважение вновь прибывшему, усадил его среди богатых хозяев. Благодарный гость стал называть Танхума «реб Танхум», чем очень польстил не привыкшему к такому уважительному отношению хозяину. Танхум заулыбался и готов был даже назвать Срола «реб Сролом», но спохватился: это может не понравиться остальным гостям.

Последним пришел резник, в чьи обязанности обычно входило резать кур по еврейскому обряду, а также совершать обряд обрезания крайней плоти у новорожденных мальчиков. Это был белый как лунь старичок в длиннополом сюртуке и с ермолкой на голове. Он вытащил из кармана большущий носовой платок ярко-красного цвета, вытер потный лоб и оглушительно высморкался. Потом ушел в спальню, и вскоре отчаянный, долго не стихавший плач младенца возвестил гостям, что обряд исполнен.

– Поздравляем! – раздались голоса со всех концов уставленного яствами стола.

А Нехама в спальне долго укачивала своего первенца, стараясь хоть как-нибудь его успокоить.

Гости придвинулись к столу, звенели бокалами, пили здравицу, закусывали. Танхум так и сиял, сидя в их кругу.

«Хорошо, что я не поверил злым языкам, – думал он, – люди просто завидовали моему счастью».

– Кушайте, дорогие гости, кушайте на здоровье! – усердно угощал он гостей.

Подвыпивший Юдель Пейтрах бархатным баском опытного кантора затянул песенку. Ее сразу же подхватило несколько голосов. Шепе с женой вышли из-за стола и пустились в пляс. Гости в такт их мерным движениям прихлопывали в ладоши.

Когда все вдосталь повеселились, снова сели за стол и стали пробовать всевозможные пирожки и печенья, которые напекла приглашенная для такого торжественного случая опытная стряпуха Двойра. Ее уже давно подмывало с кем-нибудь посудачить, почесать язычок, перемыть кому-нибудь косточки.

– Вы только поглядите, – сказала она, подсев к скромно сидящей в углу Кейле, – Танхум, видно, и вправду думает, что он отец новорожденного. А все говорят, что настоящий отец совсем не он, а ваш племянник.

Как раз в эту минуту мимо проходил Танхум. Услышав эти слова не заметившей его Двойры, он побледнел и остался стоять на месте, прирос к полу, словно оглушенный ударом молота. Перед его помутившимся от ярости взором пошли огненные круги.

Подняв кулак, он хотел обрушить его на голову Двойры, но ограничился тем, что сильно ударил им по столу. Зазвенели бокалы, пролилось на скатерть вино, на куски разлетелись упавшие на пол тарелки.

– Издеваться надо мной! Так вот зачем ты пришла в мой дом! – исступленно и визгливо орал он на перепуганную Двойру.

– Господь с тобой, Танхум, что случилось? – подбежал к нему тесть и схватил его за руку, но Танхум вырвался от него и стал бить себя кулаком в грудь и вопить не переставая. Из широко открытого рта вырывались какие-то бессвязные, бессмысленные звуки.

– А-а-а-а, – звенели в ушах гостей его исступленные вопли.

Насмерть перепуганная Двойра выбежала в сени и завизжала. Не разобрав толком, что произошло, завизжали и остальные женщины.

– Он с ума сошел, вяжите его! – раздались отдельные голоса.

А Танхум колотил по столу кулаками, бил посуду, ломал все, что попадалось ему под руку. В окнах зазвенели разбитые стекла.

– Да вяжите же его, он сумасшедший! – кричали гости, но их голоса тонули в треске разбиваемой посуды и в звоне вылетающих из рам оконных стекол.

Обезумевшая от страха Двойра пулей вылетела на улицу и завопила не своим голосом:

– Танхум сошел с ума!

– Что?! – выскочила на ее крик со своего двора Гинда. – Да не спятила ли ты, часом, сама?

Но охваченная паникой Двойра побежала дальше, на ходу крикнув Гинде:

– Подите туда сами и убедитесь. Он свихнулся – чуть было меня не убил!

Гинда, а за ней еще несколько женщин из соседних дворов бегом припустились к дому Танхума. Им вышли навстречу гости, которые начали расходиться со столь неожиданно прерванного пира.

– Что случилось?… Говорят… – спросила жену Юделя Пейтраха закутанная в большой платок женщина.

– А что говорят?… Что за трескотня такая?… – сердито отозвался за жену Юдель.

– Говорят, что Танхум… – вмешалась рябая соседка, сгорая от любопытства.

Юдель промолчал и, уводя свою жену, важно прошествовал дальше.

Из дому вышли остальные гости, и Гинда услышала, как кто-то из них обронил:

– Видно, напился до чертиков, иначе не разбушевался бы так ни с того ни с сего.