Три блудных сына - [26]

– Аминь. Стольких людей этот злой колдун сгубил – пришел и его черед. Лекарства его помогать перестали, а государь наш болен, очень болен[85]. Я посмотрел запас зелий, оставшихся от колдуна, и велел все сжечь. Там, где ученый доктор Арнольд Линдсей[86] по крупинке на весах отмеривал, Бомелий ложками сыпал… Боль-то сначала отпустит, а потом хуже прежнего мучит, и не помогает ничего. А отрава копится, нутро разъедает, и уже не поймешь, что хуже – болезнь или лекарства[87].

Наши родные травки куда лучше, чем эти порошки немецкие!

– Я-то Ивану зачем понадобился, Богдан Яковлевич? Не в лекари же?

Бельский испытующе смотрел в лицо Федора Нагого. Разрядная книга[88], а не лицо, чуть не каждый год государевой службы отмечен! Следы обморожений – это пограничная служба в степи: зимний ветер там злой! Загар – оттуда же… а вот рубцы – это уже от польских мечей, с татарами редко до сечи доходит, они любят издали стрелами бить. Послужил государю Федор Федорович, что и говорить![89]

– Лекарей к государю больше не допущу, – мрачно сказал Бельский, – хватит с нас Бомелия. Ты мне нужен, мне, окольничий. Устал я, не могу больше один нести эту ношу, помогай.

– Не пойму что-то, куда ты клонишь?

– При государе надо быть неотлучно, и днем и ночью; людей подбираю самых верных, умных, и… храбрых. А где их взять?! Почти всех проклятая опричнина съела… Понимаешь, Иван встать пытается, а бес его держит, снова в грех кидает.

– И ты веришь, Богдан Яковлевич? Сколько уж раз государь овечкой прикидывался, а как все поверят, опять лютым волком оборачивался! Играет он с нами, как кот с мышами!

– Все, отыгрался наш кот! Страшно ему: боль терзает, смерть в лицо дышит, а там, за порогом смерти, ждет хозяин, хвостатый и с копытами! Встать пытается Иван, убежать от хозяина, а тот держит, не пускает…

Федор Нагой непонимающе уставился на боярина, и гнев, горький, бессильный гнев поднялся из его груди.

– Ладно, боярин. Пусть меня в масле сварят, как этого жалкого колдунишку немецкого, но скажу тебе правду, – прошептал Нагой, приблизив лицо вплотную к собеседнику. – Я в няньки к бесноватому не пойду, кровавые сопли его вытирать мне невместно! Друга своего, Мясоедова, чью жену царь над обеденным столом повесил, не забуду! Не забуду детишек новгородских! Боится хозяина? И поделом ему!

– Если бы нас всех судили по делам, ад бы переполнился, – грустно сказал Бельский. – Ты-от, по делам своим, чего заслуживаешь? То-то! Пожалей Ивана, Русь несчастную пожалей!

Бельский задумался, перебирая губами в нескончаемом внутреннем монологе.

– Ишь, что скажу? – вспомнил Богдан Бельский. – Государь мне сейчас благоволит, вотчину пожаловал – огромную! И не где-нибудь – под Тверью. Побывал я там: места хорошие, спокойные – захотелось терем себе поставить, семью туда перевезти.

– И что?

– «Что-что!», – сердито передразнил Бельский, – до сих пор ставлю! Мужиков нет! Шестая часть от доопричного осталась! Кто сбег, кто помер… Если завалящего какого оторвать от пашни – остатние перемрут! И это под Тверью! В Новгородчине так вообще один из тринадцати…[90]

– Не пойму я что-то, Богдан Яковлевич, – вздохнул Нагой. – Ты думаешь, я в ином государстве живу? Уж и забыл, как с поместий доход получают.

– Да кому они нужны, наши вотчины! – крикнул Бельский. – Русь погибает, да и погибла уже! Война двадцать с лишним лет длится, и конца ей не видно, а у поляков новый король, вояка, не чета прежнему[91]. Двинет полки – и нет нас, никого нет! Голыми руками возьмет! Царь нам нужен, умный, крепкий, добрый царь, словом, – Иван Васильевич в молодости, а другого и взять-то негде! Нам бы этого подживить немного, пусть хоть войну закончит, нас от свар удержит, а там…

Простой и честный ум воина уже понял приказ, который нельзя не исполнить, поэтому Федор Нагой не стал больше спорить, а сразу перешел к делу.

– Ладно, главная нянька Сопливого приказа, иду к тебе в подьячие. Давай, говори, чего делать надо.

Богдан Бельский вздохнул с облегчением и заговорил деловито:

– Ивана нельзя оставлять одного. Ни днем, ни ночью. Уходишь куда – вместо себя надежного человека оставляешь. Когда все спокойно, можешь выйти из покоев, но будь рядом, чтобы крик услышать. Как закричит – беги скоро, не мешкая!

– А чего он кричит-то? – робко спросил Нагой.

– А вот это ты слушай, внимательно слушай! Если говорит с кем-то, кого ты не видишь, а лицо при этом имеет человечье, ничего не делай. А как зарычит по-звериному, тут и подноси ему икону Пресвятой Богородицы… список с той, что два месяца назад чудесно в Казани явилась. Ладанку вот надень, мы в нее частицу мощей преподобного Сергия вставили… и молись.

– Как?

– А как можешь, только сердцем. Ничего, научишься. Мы тоже не сразу…

– Да… страшно тут у вас!

– Это тебе не татар крошить на границе! Я ж тебе сразу сказал: тут нужен храбрый человек. И помни главное. Бес, что в нашем царе сидит, может убить тебя. Не допускай этого, иначе вся работа насмарку. Ну, почти вся. Хорошо бы поститься тебе и чтобы домашние молитвой помогали… есть кому?

– Дочка, Машенька[92], – заулыбался окольничий, – сердечко у нее золотое!