Тревожные ночи - [61]

Перед моим уходом Гриша попросил меня сложить вместе все имеющиеся у него пулеметные ленты. Одной рукой он не смог бы во время боя менять их. К себе в окоп я возвратился уже более уверенным в успехе предстоящего боя. Людей, прибывших с сержантом, я распределил по другим отделениям; двоих солдат с восемью коробками пулеметных лент послал к Грише. Затем мы молча сидели в окопах, напряженно ожидая в темноте появления немцев. Не знаю почему, но как раз в этот момент мне припомнилась первая встреча с Гришей. Шли первые дни после 23 августа. Защищая город Плоешти и прилегающий к нему нефтяной район, мы вели бой с укрепившимися в Пэулештском лесу немецкими частями. В то время я еще не был офицером и командовал пулеметным отделением. Однажды утром мы отбивали атаку наступающих немецких частей. Я лежал за пулеметом и яростно косил цепи немцев. Вдруг чья-то сильная рука стиснула мое плечо, и я услышал одобрительный возглас на русском языке:

— Молодец!.. Стреляй так и дальше!

Гриша был первым советским бойцом, с которым мне пришлось встретиться. В тот день мы вместе с русскими разгромили немецкие части, угрожавшие Плоешти и Бухаресту. Вечер мы провели в лесу. Пили водку, обменивались табаком, пели «Катюшу», да так, что даже воздух звенел. Гриша говорил о нашей будущей счастливой жизни, о весне нашей родины…

И теперь в ожидании боя с гитлеровцами, в тишине, где нас подкарауливала смерть, я вспомнил снова о словах Гриши. Я стоял и слушал непрекращающийся далекий шепот Муреша, ощущая горячее дыхание нашей земли, устремив взгляд на мерцающие в небе звезды. Впервые в эти минуты я усомнился, что мне удастся застать эти дни нашей весны, увидеть новую жизнь, которая придет к нам после того, как мы выгоним захватчиков, свергнем бояр и фабрикантов. Никогда еще так сильно мне не хотелось жить, быть свидетелем новой жизни. Тогда я еще недостаточно ясно понимал, что заря этой жизни занимается в освободительной войне против немцев, в бою, который мы вели на этой высоте.

Но недолгими были минуты этих размышлений. От них меня оторвал появившийся около окопа солдат.

— Господин младший лейтенант, — прошептал он, — Григорий Петрович прислал это вам! — И он бережно что-то вложил мне в руку. Это была красная звездочка, которая засияла при слабом свете луны. Согретая в кулаке солдата, она, казалось, излучала тепло души ее владельца. Я понял, что это была звездочка с пилотки Гриши, и взволнованно, не говоря ни слова, сжал ее в руке…

Вверху, в скрывающей нас тьме, вдруг загорелась ракета и залила всю нашу линию обороны ослепительным белым светом. Солдат уже не мог ползти назад. Он прыгнул ко мне в окоп, и мы оба направили автоматы в сторону ложбины. Гитлеровцы пошли в ночную атаку. В темноте появились несметные ряды теней. Фашисты приближались тем же шагом голодной волчьей стаи, что и в прошлый раз.

На нашей стороне — ни звука. Но я знал, что руки солдат еще тверже сжали винтовки, что их пальцы нетерпеливо нащупывают спусковой крючок и что они готовы в любую минуту вступить в единоборство со смертью, которая надвигалась на них…

И вдруг в тишине раскатисто и дробно ударил пулемет Гриши. За ним сразу же застучал и второй пулемет, затрещали автоматные очереди, засвистели немецкие пули, в ночи непрерывно вспыхивали ракеты. Ложбина заполнилась призрачными тенями; казалось, что сам мрак пришел в фантастическое движение и стал надвигаться на нас. Когда немцы были в пятидесяти шагах, я понял, что наш огонь не сможет остановить их. Я приказал примкнуть штыки и снова приготовить гранаты. Но на этот раз у меня не хватило выдержки… Когда гитлеровцы добрались до трупов своих солдат, убитых в первой атаке, мне показалось, что их в десять, нет, в сто раз больше, что вся ложбина буквально кишит тенями, словно злыми духами. Я поднялся из окопа и метнул и черную толпу теней связку гранат. Потом я услышал взрывы гранат, брошенных из других окопов, и тут внезапно темноту передо мной разорвал страшный ослепительный взрыв. Меня подхватило и швырнуло на землю…

* * *

…Очнулся я глубокой ночью среди отчаянных, протяжных стонов раненых. Когда я открыл глаза, надо мной расстилалось звездное небо. В ложбине и на высоте было спокойно. Слышалось лишь, как плещется о берег Муреш да шелестит, словно шепчется, справа от нас лес. Тогда мне припомнилось все: и атака немцев, и горстка людей, с которой я встретил их, и Гриша. В кулаке я сжимал присланную им звездочку. «Что же случилось? — словно во сне спрашивал я себя. — Где наши? А немцы? Прошли? Что с Гришей?..» Но ответа на все эти вопросы я не находил. Единственное, что я мог лишь различать, — это стоны раненых вблизи меня:

— Браток… не оставляй меня немцам, браток!.. Санитар!

— Мама… ох, родненькая моя!

Лежали мы вперемежку: немцы и румыны вместе. Это означало, что исход боя не решен, что мы находимся на ничейной территории. Этому я несказанно обрадовался: значит, немцы все-таки не прошли.

Я решил пробираться к нашим на вершину. Приподнялся на локоть. Но стоило мне только опереться ногой на землю, как от страшной, пронизывающей боли я снова упал. Ноги, раздробленные осколками ниже колен, перестали ощущать что-либо; казалось, их сжигало пламя, которое подавляло во мне последнюю искорку сознания. Я протянул руку и наткнулся на клейкую, спекшуюся, смешанную с землей кровь.