Тревожные ночи - [104]

И вот уже шесть часов мы шли на север. Из них добрых три мы потратили на обход зарослей, обрывистых скал, поиски дороги. Шли чаще наугад, невольно подаваясь вправо, в сторону расположения советских войск.

— Опять отклонились, — с досадой прошептал Глига. — Надо взять левей.

— Чтобы напороться на немцев?

— Север — там, — буркнул он угрюмо.

Я ему не возражал. Я знал его еще с деревни, служил вместе с ним в одном полку, когда мы стояли в Румынии. Он был замкнут, неразговорчив, упрям. Никогда не удавалось вытянуть из него ни что он задумал делать, ни почему он раздумал это делать. Когда что-нибудь было не по нем, он замолкал, выражая этим свое недовольство. А если что втемяшилось ему в голову, переубедить его не мог никто. Он боролся, добивался и в конце концов делал, что задумал, делал и молчал. Поэтому его прозвали у нас Бирюком. Но душа у этого Бирюка была чудесная: человек он был прямой и добрый. Пока Глига изучал компас, я лежа думал: «Полковник не мог сделать лучшего выбора. Сказано — север, и севера будет держаться!»

Бирюк между тем спрятал компас и дернул меня за рукав. Мы стали пробираться сквозь ельник. Шли пригнувшись, держа автоматы наперевес. К нашему удивлению, мы вдруг почувствовали, что начинаем спускаться. Выходило, что мы перевалили через вершину, не заметив того. Склон по эту сторону горы был круче и трудней. Но нас это больше не тревожило. Мы знали — внизу, у подножия, — Грон, а на том берегу — Банска-Бистрица. У опушки сделали второй привал. Впереди виднелся просвет. Лес стал реже. Между вершинами деревьев снова засверкали далекие звезды. Ветер совсем стих. Бирюк опять сверил по компасу направление, но тут же молча сунул его обратно в карман. Я понял — мы шли правильно.

Передохнув, мы двинулись дальше. Но не успели сделать и несколько шагов, как рядом ударила автоматная очередь. Другая начисто срезала еловую ветку над нами. Пришлось залечь. Бирюк пополз назад по-пластунски и, дернув меня за ногу, знаком приказал следовать за ним. Я тоже стал пятиться к ельнику, не спуская глаз с того места, откуда раздались выстрелы.

— Зря мы зашли сюда, — прошептал я испуганно. Бирюк зажал мне рукою рот: сам он за все время не проронил ни звука. Смолкли и немецкие автоматы. В лесу снова установилась тишина — глубокая, настороженная, зловещая. Мы и немцы выслеживали друг друга.

— Их немного, — шепнул мне Глига на ухо. — Случайно просочились между нами и русскими. Если обойдем их, не встретим больше никого.

«Легко сказать, обойдем, — подумал я. — И откуда мы знаем, что их немного?» Тут Бирюк неожиданно ткнул меня кулаком в бок: между деревьями показалась группа немцев. Их было действительно немного, всего пятеро. Очевидно, какой-то патруль, который, прочесывая лес, случайно забрел в это место. Видно было, что они стреляли вслепую, со страху, встревоженные шумом наших шагов. Немцы остановились на краю поляны, выстроившись в ряд, как мишени на полигоне. Я поднял автомат, собираясь дать очередь. Но Глига отвел мою руку, шепнув:

— Погоди! Может, они подойдут ближе… Если не уберем их всех, лучше дать им уйти… Они нас не видят.

Немцы дальше не пошли. Некоторое время они прислушивались к тишине леса, затем сели на землю. Закурили.

— Не стоит их обходить, — опять шепнул мне Глига на ухо. — По короткой очереди каждый — и им крышка!

Мы долго прицеливались. Бирюк дал знак. Мы выпустили по гитлеровцам несколько длинных очередей. Пять немцев повалились на землю не пикнув. Но из леса, позади них, на нас обрушился свинцовый дождь. Взбешенные пулеметы почти под корень срезали ельник в одной пяди от нас. Не было возможности шелохнуться. Бирюк, однако, дал мне знак, и мы стали спускаться, загибая влево. «Прямо в пасть к гитлеровцам!» — подумал я со страхом. Но что мог я поделать? Приходилось следовать за ним. Пройдя несколько сот метров, мы остановились и выстрелили наугад. Немцы сразу перенесли огонь.

— Пусть себе стреляют! — сказал Глига. — А мы айда назад. Быстро! Обойдем их.

Пулеметы продолжали строчить нам вслед. Немцы прислушивались к малейшему шороху. Когда падала в лесу подбитая ветка, им казалось, что шум вызван нашим передвижением, и они открывали бешеный огонь. Мы за это время ползком обошли их справа и, оказавшись у них в тылу, сели передохнуть под деревом. Со стороны ельника лес все еще гудел от выстрелов.

— Так и будут палить до утра! — усмехнулся Бирюк.

Я ему не ответил. Я почувствовал вдруг болезненный зуд в ноге, ставшей горячей и влажной. Боль усиливалась, острым ножом вонзалась в голень… Я протянул руку и ощутил на ней кровь…

— Я ранен, — прошептал я испуганно, только сейчас осознав это. Бирюк подполз ко мне и дружески сжал мое плечо, успокаивая. Затем размотал обмотку, разорвал штанину и наложил на голень повязку.

— Пошли, — сказал он. — Нам нельзя медлить.

Я попытался встать, но ноги у меня подкосились, и я упал на четвереньки. Я не мог ступить раненой ногой. Боль отдавалась во всем теле, я дрожал, как в ознобе. Мгновение мы оба молчали. Стрельба позади нас усиливалась.

— Глига, брат, — простонал я. — Не оставляй меня в руках у немцев. И мертвого не оставляй!