Тревожные галсы - [2]

Кесарев долго молчал.

— Руки замарав... — Он передохнул, словно поперхнулся. — Руки — не беда. Бойся, Черняк, душу свою замарать. Жизнь корабля, она и от нас с тобой зависит. Ты уж гляди, будь к себе построже. Я прошу...

Душевность, с которой говорил Кесарев, тронула матроса, он сказал, краснея:

— Буду стараться... Дуже буду... Вы уж не серчайте.

Покончив наконец с делами, Кесарев помылся в душе и теперь перед зеркалом вытирал лицо. Надо бы доложить командиру корабля о минах, но Скляров все еще на берегу.

«Он у адмирала, — сказал ему старпом Комаров. — На берег я вас отпущу, но только после доклада командиру».

Уже неделю Кесарев не был дома, он знал, что Наташа ждет его, волнуется, но его это нисколько не трогало. Порой даже сердило. «Где был? — отвечал ей Сергей, когда после плавания приходил домой. — В море соленую воду глотал. Ты ее не пробовала? Жаль! Соленая, пробирает до самой печенки. И горькая, как моя судьба...»

Судьба? А есть ли она у тебя, Сергей? «Есть, — говорил себе Кесарев. — Вера — разве не судьба? Да, я любил ее, а женился на другой. Почему? На этот вопрос, пожалуй, и не ответишь. Но Вера все еще живет во мне... Уехала, и скучно мне. Хорошо еще, что Наташа ничего о ней не знает, а то бы закатила истерику... А может, пора с Верой кончать? Зачем она мне, когда у меня есть Наташа, есть сын...»

Его раздумья нарушил матрос Черняк. Он приоткрыл двери каюты, просунул голову:

— Вас кличет командир...

«Пришел, это хорошо, я еще успею домой сходить», — обрадовался Кесарев, на ходу надевая китель и фуражку.

Скляров стоял к двери спиной и говорил с кем-то по телефону.

— Нет, Василий Максимович, Грачева я послал на крейсер. Там учение связистов. Когда вернется? Не могу знать. Видимо, к концу дня. Я передам ему, чтобы позвонил вам. Ясно, есть...

«Комбриг Серебряков, — догадался Кесарев. — Петру Грачеву хорошо, он дружит с его дочерью Ирой, — неожиданно подумал Сергей, и от этой мысли ему стало не по себе. — Вроде зависть у меня к Петьке, а ведь мы — друзья, и я чертовски люблю его. Вместе учились в Ленинграде, он был на моей свадьбе. А будет ли у него свадьба с Ирой? Что-то затягивается...»

А Скляров все еще говорил по телефону.

— Я все понял, товарищ капитан первого ранга. Дело, разумеется, нелегкое. Но я за Кесарева ручаюсь. Да, он у меня в каюте, сейчас все объясню... Так, так, понял. Я уверен, что все будет хорошо. Кесарев щелкает эти мины как орехи... Есть... До свидания, Василий Максимович.

Скляров положил трубку на рычажок, с минуту стоял у стола, глядя куда-то в открытый иллюминатор. Был он высок ростом, плечист; как-то Кесарев даже позавидовал ему: «Стройный, как кипарис, красивый, лицо волевое, открытое».

— Ну что, Сергей Павлович, — наконец заговорил Скляров, садясь в мягкое кресло. — Небось устали?

— Так, чуток...

— Да вы садитесь. Хотел отпустить вас домой, да не могу. Есть одно задание. Комбриг только что звонил...

И Скляров сообщил о том, что в бухте Заозерной буксир поднял с якорем мину. В штабе решили послать его, Кесарева. Мина немецкая. К утру надо быть на месте. Катер отойдет в час ночи.

— Может, возьмете с собой кого-нибудь из минеров, скажем, матроса Черняка? Так, на всякий случай. Сами же говорили, что парень он смелый?

— Не надо Черняка, товарищ командир. Не надо. Парень он смелый, факт, но я сам...

— Добро. — Скляров на секунду задумался. — Только если дело окажется весьма рисковым, дайте знать. Сломя голову не лезьте. А то мне потом достанется на орехи от Наташи...

Кесарев засмеялся, сказал, что готов отправиться, вот только домой ему надо забежать.

— Разрешите?

Скляров посмотрел на часы.

— Еще есть время...

 

Ночь черной казачьей буркой накрыла город. Наташа беспокойно выглядывала в окно. Сверкали молнии, и в комнату доносились глухие раскаты грома. Шторм набирал силу. Полчаса назад по местному радио сообщили, что на Баренцевом море ветер усилился, высота волн четыре-пять метров, местами выпал снег, видимость резко ухудшилась. На Северном и Норвежском морях ветер девять баллов...

Всю неделю Сергей где-то там, на корабле. Неужто на ночь нельзя и домой заскочить? Чтобы скоротать время, она снова села за книги. Завтра Наташа будет рассказывать ученикам об этом суровом крае, надо как-то увлечь их.

«Ребята, — мысленно обращалась она к ученикам, — я родилась далеко на Кубани. Село наше Зеленый Дол раскинулось в степи. У нас там хорошо. Выйдешь утром на крыльцо, поглядишь в степь, и конца ей не видно. Как море, она, наша степь, и корабли по ней ходят — стальные комбайны. А посреди площади стоит памятник партизанам, погибшим в гражданскую войну, рядом — обелиск героям, что храбро сражались с фашистами. Я люблю свой Зеленый Дол и думала, что милее его нет на свете. Но вот приехала сюда, на далекий и седой Мурман, и скажу вам, ребята, вошел он в мое сердце, как входит первая любовь...»

Нет, подумала Наташа, про любовь им говорить рано. Она скажет, что попала в чудесную страну, страну полуночного солнца, где царствует полярная ночь. Раньше Мурман называли краем непуганых птиц. Архангельский генерал-губернатор маркиз де Траверсэ писал, что здесь могли «жить два петуха да три курицы». А теперь это жемчужина Советского Заполярья, построены большие заводы, выросли города. В нашем краю сто тысяч озер. Отсюда начинается Великий Северный морской путь, и первым узнал этот путь Ломоносов. Родившись в Архангельской губернии, он с десяти лет до двенадцати рыбачил с отцом на Мурмане. Ходил Михайло сначала в зуйках, наживлял и перебирал ярусы, варил уху, чинил сети. А потом стал знаменитым на весь мир...