Тревожное счастье - [44]

— Проверьте, чувствуете ли вы в себе силу мужественно встретить любую опасность на этом пути?

— Если бы не чувствовала, не пришла бы сюда. Меня никто не тянул. — В голосе ее послышалась обида, и человек в углу за соломой смущенно кашлянул и помолчал немного.

— Дайте руку вашим товарищам и повторяйте за мной слова присяги.

Данила и Тихон протянули руки и крепко сжали ее маленькую, уже загрубевшую от тяжелой работы ладонь.

— «Я, гражданин Советского Союза…»

— «Я, гражданка Советского Союза…» — поправила Саша.

Неизвестный снова кашлянул.

— «Член Ленинского комсомола…»

— «Член Ленинского комсомола…»

— «Вступая в подпольную организацию для борьбы с фашистскими оккупантами и их прислужниками, клянусь…»

И вдруг от Саши отошло, исчезло все внешнее: таинственность, которая ей не понравилась, руки ребят, сжимавшие ее руку, голос неизвестного. Слова присяги вливали магическую силу. Быстрее заструилась кровь, чаще забилось сердце, глубоким и прерывистым стало дыхание. Голос ее крепнул с каждым словом.

— «За смерть наших матерей и детей, за их кровь и слезы…» — Саша на миг умолкла. Ребята почувствовали, как дрожит ее рука. Но вдруг голос ее как бы прорвался сквозь преграду и зазвенел с новой силой: — «…я клянусь мстить проклятым фашистам беспощадно, всеми средствами подпольной борьбы…»

Она сказала это громче, чем следовало, и человек в углу понизил голос. Но Саша не обратила на это внимания, так как подсказывающий больше не существовал для нее. Ей казалось, что горячие и суровые слова идут из глубины ее собственного сердца. О Даниле и Тишке она забыла. Она смотрела в темный угол, а видела огромные просторы родной земли, толпы людей, колонны красноармейцев… Всему народу она давала клятву!

— «…Если же я нарушу эту клятву, изменю, струшу, выдам тайну организации, пусть рука моих товарищей безжалостно покарает меня».

Саша была еще там, в неведомой дали, где идет борьба, когда над самым ухом услышала тихие простые слова:

— Добрый вечер, Саша.

Она опомнилась. Из темноты склонилось к ней знакомое лицо. Толя Кустарь приветливо улыбался и протягивал руку. Саша даже не сразу поняла, откуда он взялся. С Толей она вместе училась в семилетке. Но это был «чужой», он жил в поселке Кустари, километрах в трех от их деревни, за лесом. Встречались они только в школе и нельзя сказать чтобы дружили. Саша никогда потом не интересовалась судьбой Толи и других одноклассников из поселка. Слышала она как-то краем уха, что Толя окончил ФЗУ и работает в Минске электромонтером.

Догадавшись, что это он подсказывал ей слова присяги, Саша обрадовалась: есть, значит, в организации более взрослые люди! Толя — ее ровесник, самостоятельный человек, рабочий.

Толя крепко пожал ей руку.

— Вот как мы встретились с тобой!

Ни он, ни брат, ни Тишка не проронили больше ни слова об организации, куда она вступила, о том, что должна делать, как вести себя. Саша поняла: все сказано в словах присяги. Она священна, эта клятва, нельзя разбавлять ее обыденными словами. Да и вообще лишнего тут никто не говорил. Толя Кустарь подвинул свечку, снял пальцами, как щипцами, нагар и тихо сказал:

— Начнем, товарищи.

Даник придвинулся поближе к нему, обхватил руками колени и наклонил голову, приготовившись слушать. Тишка не шевельнулся. Он, как и прежде, лежал на животе, подперев голову руками. Ладони закрывали щеки, рыжеватые волосы, лоб, и Саша видела одни глаза, большие, оттененные ресницами, усталые, как у ребенка, превозмогающего сон, и грустные. У Толи, наоборот, глаза были ясные, веселые, пламя свечки, горевшей у его ног, отражалось в его зрачках странным, будто живым, огоньком.

— Прежде всего — о самом главном в нашей работе… — начал Толя несколько официально и торжественно, но тут же окинул всех довольным взглядом и, понизив голос, сообщил: — Радостная новость, хлопцы: «Старик» установил связь с партизанами!

— Ну-у? — вскочил Тишка, сел, и глаза его заблестели. — Как? Где?

А Саша подумала: «Значит, есть кто-то посолидней, кого они называют „стариком“. Кто же это?»

— Не имеет значения, Тихон, как и где… Главное, что связь есть. Будет! Мы должны послать в отряд своего человека и договориться о постоянном контакте. «Старик» скажет, куда идти.

— Я! — горячо прошептал Тишка. — Меня…

— Погоди, — остановил его Толя. — Я думаю, лучше пойти Даниле. Нам с тобой есть другое задание. Первое задание от партизанского командования… Оно вынесло приговор человеку, выдавшему фашистам раненых партизан. Нам поручили выполнить этот приговор…

Саша поняла, что надо кого-то убить, покарать смертью, и ужаснулась: вдруг когда-нибудь такое задание дадут ей, а она… она не сможет убить человека.

— Кто? — спросил Тишка, и глаза его погасли, а губы передернулись как от боли.

— Лесничий.

— Наш? У него четверо детей! — вырвалось у Саши.

Лесничий был чужой для нее человек. Она познакомилась с ним недели две назад. Он приехал вечером и умолял принять роды у его жены. Саша не хотела, даже боялась ехать в лес. Но лесничий был такой растерянный, да и Поля, обычно осторожная, шепнула, что надо ехать: лесничий всегда пригодится.

Измученная родами женщина, тихая и ласковая, когда все благополучно окончилось, попросила повеселевшего мужа: «Лексей, ты ж отблагодари докторку как следует… Не скупись». На прощание он положил ей три больших куска старого сала. И Саша, которая там, на работе, обижалась, когда ее пытались чем-нибудь отблагодарить, взяла сало. Она брала его не для себя, а для всей семьи, сидевшей на одной картошке. Все это мгновенно встало перед ее глазами и ярче всего — дети, мал мала меньше, не разобрать, где старший, где младший; три пары глазенок, вечером, когда ребят отправили в другую комнату, испуганных, а утром, когда они узнали, что у них есть новый братик, удивленных. Дети, которые завтра станут сиротами. Она лучше чем кто бы то ни было знает, как это тяжело и страшно: сама росла сиротой и сама теперь мать…