Вдали вдругъ блеснулъ огонь. Немного погодя, Аркадій Иванычъ дошелъ до казармы старателей, щупалъ скобку и отворилъ дверь.
Въ казармѣ было человѣкъ восемь рабочихъ. Всѣ они лежали на нарахъ и, видимо, спали. Маленькая тусклая лампочка стояла на окнѣ, чадила и бросала въ мракъ рыжее пятно. Одинъ рабочій поднялъ голову и привсталъ на нарахъ.
— Здравствуйте… — сказалъ Аркадій Иванычъ.
— Пожалуйте…
— Чего у васъ? Говорятъ, несчастіе?..
Рабочій почесалъ спину и проговорилъ:
— Прохора на седьмомъ стукнуло…
— Чѣмъ?
— Да породой… Обвалилась малость.
— Живъ?
— Живъ…
— Гдѣ онъ?
— А вонъ лежитъ…
Рабочій показалъ на человѣка, неподвижно лежавшаго у стѣны. Онъ казался спящимъ и былъ прикрытъ азямомъ. Штейгеръ взялъ лампочку и поднесъ ее къ самому лицу спящаго.
— Что, Прохоръ? Не спишь?
Прохоръ открылъ глаза. Лицо его было мертвенно-блѣдно и казалось сѣрымъ. Глаза смотрѣли тускло.
— Ушибло, Аркадій Иванычъ… — прохрипѣлъ онъ.
— Въ которое мѣсто?
— Грудь… Вздыхи, должно быть, отшибло… Дышать трудно…
— Ну, какъ же теперь? Въ заводъ надо, къ доктору… Поѣдешь?
— Куда теперь!.. Темень… Натрясетъ… Подожду до утра…
— Смотри, какъ знаешь… А если хуже будетъ?
— Ничего… Какъ-нибудь…
Прохоръ дышалъ хрипло и рѣдко. Лицо казалось чернымъ и тусклымъ.
— Можетъ, чего надо, Прохоръ?
— Вотъ только деньги… Завтра перешлите женѣ… Пожалуйста… Вытащите сами…
Больной показалъ на штаны… Аркадій Иванычъ полѣзъ въ карманъ и вытащилъ платокъ, въ которомъ оказалось десять рублей.
— Напишите ей… сами… Будьте добренькій… — хрипѣлъ Прохоръ.
— Хорошо, Прохоръ… Сдѣлаемъ… А завтра надо будетъ все-таки въ больницу. Слышишь?
— Слышу…
— И какъ это тебя угораздило?
— Пожадничалъ… Хотѣлось кубъ доработать… Побольше, молъ, заработка… Не поберегся…
Прохоръ закрылъ глаза и замолчалъ. На нарахъ храпѣли. Люди спали, какъ мертвые. Лампа гасла и воняла. Вѣтеръ потрясалъ казарму. Все казалось сѣрымъ, безжизненнымъ и убитымъ.
— Ну, прощай, Прохоръ…
— Прощайте…
— Утромъ навѣщу…
— Покорнѣйше благодаримъ.
Аркадій Иванычъ поставилъ лампу на окно; вышелъ изъ казармы и опять провалился въ темень. Онъ шелъ и думалъ, что завтра обязательно увезетъ Прохора въ заводъ, а самъ непремѣнно откажется отъ службы… Чортъ съ ними, въ самомъ дѣлѣ! Въ глухомъ лѣсу, гдѣ бродятъ одни медвѣди, брошены люди, и нѣтъ никому до нихъ дѣла. И кажется, что весь воздухъ, вся эта кромѣшная темь пронизаны однимъ жаднымъ и дикимъ крикомъ:
— Руды… Руды… Руды…
Вѣтеръ хлесталъ кругомъ и взвизгивалъ, какъ сумасшедшій. Лѣсъ рокоталъ глухо и гнѣвно. Аркадій Иванычъ пришелъ въ свою казарму, медленно раздѣлся и легъ спать. Случайно взглядъ его упалъ на гитару. Она показалась ему лишней и нелѣпой.
Онъ долго ворочался и, наконецъ, заснулъ. Часа въ четыре ночи его кто-то легонько толкнулъ. Онъ открылъ глаза. Передъ нимъ стоялъ Никита и говорилъ, равнодушно почесывая спину:
— Умеръ Прохоръ-то… Прибѣгали сказывать… Не надо-ли, говоритъ, что сообщить штейгеру… Вотъ она, жизнь-то наша… Безпокойство одно!..
Никита беретъ полѣно и гремитъ имъ въ печкѣ. Аркадій Иванычъ молчитъ и смотритъ въ стѣну дикими глазами…
А. ТУРКИНЪ.
«Русское Богатство», № 6, 1906
