Третьяков - [125]
В первых числа ноября Павел Михайлович совершил свою последнюю поездку. Он побывал в Петербурге, на выставке, устроенной Дягилевым.
Возвратившись в Москву, сообщил зятю о получении первого номера дягилевского журнала «Мир искусства»: «Внешность хороша, но ужасно сумбурно и глупо составлено». Не удовлетворил его и вышедший в свет журнал «Искусство и художественная промышленность», организованный по инициативе Стасова. М. Антокольский, зная о положении дел у Третьякова, не постеснялся сделать выпад против него. «Богатые платят шальные деньги за произведения первоклассных художников потому, что их хотят другие, а другие хотят потому, что хотят первые <…> — писал он. — Тут скорее страсть, чем любовь к искусству, страсть иметь только для того, чтобы другой не имел. И этим заражены даже самые порядочные люди, и даже такие, как наш знаменитый коллекционер Третьяков, желающий иметь непременно уникум».
— Вот уж, по народному выражению, оба в лужу стрельнули! — скажет Третьяков.
«Моя идея была, с самых юных лет, наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь», — написал он 23 марта 1893 года дочери.
Может быть, более чем когда-либо он думал о старорусской иконе, о предстоящем Суде Господнем.
— Неужели я умру? — скажет он однажды, как бы отринувшись от мыслей о грядущем.
В конце ноября Павел Михайлович слег.
В день смерти, 4 декабря 1898 года, как свидетельствует священник П. С. Шумов, Павел Михайлович «просил настоятеля храма Св. Николая в Толмачах исповедовать и причастить его. Было 7 часов утра. Настоятель совершал литургию и думал отправиться к больному по окончании всей службы в храме. Но во время панихиды снова пришли посланные с просьбою поспешить к больному. Тогда панихида была на время прервана… Когда пришли к больному, он находился в полном сознании, но говорить ему уже было трудно. Тем с большим напряжением и силою он повторял: „Верую, верую, верую!“»
От Веры Николаевны хотели скрыть смерть мужа, «но она почувствовала истину и с раздражением потребовала карандаш и бумагу, — вспоминала Александра Боткина. — Своей слабой рукой, едва различимым почерком она написала: „Требую быть там“. Когда ее в кресле ввезли в зал, где под большими зелеными любимыми растениями, на столе, покрытый цветами, лежал он, — зрелище было такое, что я в первый раз за все это время начала неудержимо рыдать.
Что можно вообразить более трогательного и более трагического, как их последнее свидание? Она в своем кресле без слез сидела около него, не спуская с него глаз, и тихонько кивала ему на прощанье.
Ненадолго прощалась она. Не прошло и четырех месяцев, как Вера Николаевна ушла за ним».
7 декабря при большом стечении народа состоялось отпевание раба Божьего Павла в церкви Святого Николая Чудотворца в Толмачах. После слова протоиерея Дмитрия Касицына художники, возглавляемые В. Васнецовым и В. Поленовым, подняли гроб с телом Павла Михайловича на руки и так, меняясь, несли его до Даниловского кладбища.
Надгробных речей не было. Очень долго все стояли подле могилы…
Уж было под вечер, когда провожавшие Третьякова в последний путь ушли с кладбища.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
