Вдруг из распахнутого окна донесся его живой голос.
— Спасибо, спасибо! — летел из окна его грозный голос. — Сделайте милость, не лечите! Дожил до семидесяти с лишним без докторов…
— Легкомыслие! Дикость! Извольте лечь, товарищ полковник! — услышала Варя докторшу.
— Не укладывайте, товарищ доктор, не лягу.
— Ложитесь!
— Не лягу.
— Ну и губите себя, губите, если из ума выжили, губите себя, если жизни не жалко! — услышала Варя, и на крыльце появилась Авдотья Петровна в белом докторском халате, гневно засучивающая рукава по локоть. — Варвара! — увидела ее докторша. — Иди к деду. А вы погодите, — приказала она Клавдии с Людмилом. — Вы ждите, пока позову. Иди, Варя, к деду, из ума выжил дед!
Она подтолкнула Варю в избу. Окна в избе были открыты, но после улицы, где все чище и яснее разутривалось, после прохлады реки здесь казалось душно и темно. Дымчатый кот сидел на лавке, таинственно щуря на вошедших зеленые черточки. Дед стоял у стола, опираясь о край согнутыми пальцами. Он изменился за ночь. За одну ночь все в нем изменилось: серые щеки запали, морщины прочертились глубже, странно и пристально глядели на Варю посветлевшие глаза.
— Дед, ты заболел, — сказала Варя, пугаясь перемене в нем.
— Ничего, ничего, — принялась успокаивать докторша, поглаживая Варе плечо. — На тебя сердится. Хватит вам, Арсений Сергеевич, сердиться, такими ли баловницами нынешние девчонки растут! Ваша-то что! Ваша примерная!
— Где ты была? — спросил дед, неестественно раздельно выговаривая слова и опустился на лавку, протянув на столе худую длинную руку.
Варя увидела его худую длинную руку со вздувшимися синими жилами, у нее заныла душа.
— В лесу были. Мы лесника встретили. Потом волка встретили, а он от нас убежал, — низким голосом ответила Варя. С голосом она не могла справиться. Голос ее выдавал.
— Волка для эффекта ввернула! — сердито сказала докторша.
— Нет. Он убежал. Вильнул за дерево и скрылся. А может, говорят, это собака была. Здорово похожа, в точности волк. Дед, отчего ты не слушаешься Авдотью Петровну?
— Собирайся в Москву. Где рюкзак? — сказал дед.
Варя вопросительно поглядела на докторшу.
— Нельзя ему в Москву, — сказала докторша.
— Готовь рюкзак! — стоял на своем дед.
— Арсений Сергеевич!..
— Семьдесят с лишним лет Арсений Сергеевич. Некогда мне здесь нежиться. Дома дела.
— Погодят ваши дела!
— Не погодят.
— Арсений Сергеевич! Не маленький, понимать надо, — просительно сказала докторша.
Он не ответил. Он откинул голову и оперся о стену затылком, худая рука с толстыми жилами безжизненно протянулась на столе.
— Уговаривай, — шепнула докторша, подталкивая Варю к деду. — С ума он сошел!
— Дед, давай останемся, а? — сказала Варя.
— Застряли! Заехали куда-то… бессмыслица.
— Полный смысл, что застряли, — спорила докторша. — Воздух чистый. Молоко неснятое. Изба просторная. Доктор свой. Решили?
— Не решил, а сдался.
— Не сдался, а здравый рассудок все-таки осилил. Пойду гостям объявлю. У них план, им от плана нельзя отступиться.
Она вышла из избы, легко и поспешно неся немолодое грузное тело.
— Варя! — позвал или про себя сказал дед.
Он внимательно глядел на нее. Глядел и не видел, а видел что-то другое.
«Иные мысли меня влекут, иные цели…»
Это слова из Записок. Он о них думает. Здесь, в Привольном, все ему напоминает о них. Горько, жалко, что не осталось надежд, не вернутся Записки…
— Дед, не волнуйся. Тебе вредно волноваться, дед.
— Возможно. Если я успею дописать книгу, вот что будет стоять в заключении. Война против турецкого ига, рязанские, тульские мужики в солдатских шинелях, по плечи в снегу, под ледяным ветром Шипки на передовых позициях… Гражданская война против капитализма и помещиков, внуки шипкинских солдат на передовых позициях. Отечественная война против фашизма, правнуки шипкинских солдат…
Вернулась докторша, привела Людмила и Клавдию.
— Ты, Клавдия, вещички собирай, поезд не ждет, по расписанию следует. А ты, Людмил, простись с Арсением Сергеевичем, да надо вам, Арсений Сергеевич, послушаться лекаря, лечь, — сказала докторша.
Людмил снял с руки часы марки «Победа». Часы безмятежно бежали: тик-тик, тик-тик. Пора их было вернуть.
— Благодаря ви за ваш часовник, — сказал Людмил. — Желаю вам очень быть здрав!
Когда Людмил волновался, на язык ему приходили болгарские слова. Он повторил:
— Желаю вам очень быть здрав!
Он тоже испугался, какой у деда был больной вид.
— Постараюсь быть здрав, — ответил дед, силясь улыбнуться. — А ты Россию помни.
— Буду помнить.
— И Болгарию свою береги.
— Буду беречь!
Людмил стоял, опустив руки, не зная, что делать дальше.
И вдруг Варя поняла, что Людмил уезжает. Они с дедом остаются в Привольном, а Клавдия и Людмил уезжают. И не будет двух дней в поезде и в Москве…
— А как же… о Долине Роз ты не успел рассказать!
У Вари нечаянно это вырвалось. Ведь она понимала, что ничего уже нельзя успеть, уже поздно. Но у нее нечаянно вырвалось…
— Эх, незадача! — с искренним сокрушением сказала докторша.
— Пока я в дорогу сложусь, прогуляйтесь, деточки, напоследок по саду, — певуче протянула Клавдия.
Дед глядел на Варю и все понимал. Не сбудутся два дня в поезде и в Москве, не будет двух дней! Не успел Людмил рассказать Варе о Долине Роз… Дед все понимал. Но у них с Варей не были приняты нежности, и он сказал, по возможности, твердо:
