Кульбеда застегнул рубашку на Забудкине, последний раз провел ладонью по его спине и подал носки.
— Смени сейчас же.
— Мне уйти? — вздохнул Забудкин, взглянув на Славку Мощагина.
— Сиди, сиди! — отозвался тот, хотя ему и нужно было поговорить с сержантом наедине, но не выпроваживать же Забудкина и из этой палатки.
Иннокентий почувствовал все-таки, что мешает, и встал.
— Да ладно, пойду.
— Не забудь про носки, — напомнил Кульбеда и улыбнулся Славке Мощагину. — Что, соколик мой, не весел, что ты голову повесил, и пуговицу терзаешь?
— Надо посоветоваться. — Славка оставил пуговицу в покое. — Вот провинился человек. И даже не просто человек, а друг мой. И от меня зависит, накажут его или нет… Вот как тут, по-вашему?
— Значит, не очень-то он тебе друг, если ты меня про него спрашиваешь, — ответил Кульбеда.
И Славка задумался. У сержанта под каждым словом всегда пряталось что-то такое, о чем стоило подумать. Друг ли Сергей Лагутин? В школе они были не разлей вода. А в лагере какая-то тень легла между ними. И не потому, что один командовал взводом, а другой отделением. К мальчишкам они относились по-разному — в этом все дело. Славка Мощагин иногда завидовал хватке, уверенности Сергея Лагутина, но чаще испытывал неловкость за него. Ему бы, как командиру взвода, вмешаться, подправить командира отделения, а он не умел и не знал, как это сделать. Так остались ли они друзьями или нет?
— А если не друг, а просто знакомый? — спросил Славка.
— Я тоже сегодня голову над этим ломал. — Кульбеда подсел к Славке на койку. — Долго думал, когда наряд давал. Ведь для чего оно — наказание? Чтоб выправить человека… Если б увидел, что наряд этот только обидит, разозлит их, не дал бы. Так что друг ли, просто ли знакомый, а ты от его характера танцуй. Пойдет на пользу — накажи, озлобит — спрячь его вину подальше и не напоминай. Он сам ее не забудет и не повторит. Мальчишки — не взрослые. Это кто вырос и заматерел в плохую сторону, того не жалей, над выбором не думай — давай, что по закону положено. А на вашего брата — еще вопрос, как лучше повлиять: казнить или миловать? И всякий раз этот вопрос надо решать заново.
Славка Мощагин снова пришел к Сергею Лагутину. Забудкин опять валялся на койке. Не стал его тревожить Славка, при нем сказал Сергею:
— Забудем, Серега!.. Но если ты снова — тогда не обижайся: сам на Совете потребую, чтоб тебя с командиров сняли.
— Есть, чтобы снова не было! — повеселел Сергей Лагутин, натягивая на плечи починенную курточку.
Когда стало смеркаться, на Третьей Тропе все собрались у костров.
— Р-р-равнение на комиссара! — шутливо воскликнул Богдан, увидев Клима, спускавшегося со свежей газетой по просеке.
Был Богдан в тот вечер очень возбужден. Получив от Кульбеды наряд вне очереди, он, как ни странно, испытывал безотчетное облегчение. Заплывший глаз не помешал Богдану с искренним радушием встретить комиссара.
— Дождались все-таки политбеседки! — продолжал он в шутливом тоне.
— До чего же ты невезучий! — весело ответил Клим. — Опять не отгадал!.. Самовариков здесь?
— Тут я!
Клим сел у костра и заметил синяк на лице Богдана.
— Эге-е!
— Ага! — подхватил Богдан. — Споткнулся, а там — пень.
— Понятно! — Клим больше не расспрашивал о синяке, развернул газету и прочитал медленно: — В летнем молодежном лагере. Фотоэтюды Владимира Самоварикова.
— Чего? — вылетело из пухлых Вовкиных губ.
— Гонорар пополам — вот чего! — сказал Богдан: он раньше других понял, что там, в газете, напечатано.
Вовка потянулся за газетой и чуть не свалился в костер. Выпучив глаза и надув щеки, он несколько секунд вглядывался в такие знакомые, его собственные снимки, напечатанные на четвертой странице, потом вскочил и колесом завертелся вокруг костра.
Несколько дней назад Клим высмеял робкого фоторепортера, побоявшегося ходить без провожатого по лагерю, а теперь благодарил его. Не сделав ни одного снимка, репортер отобрал несколько готовых Вовкиных фотографий. И вот они — в газете!
И еще одно доброе дело сделал репортер по просьбе комиссара.
— Остановись! — крикнул Клим Вовке, который все еще крутился колесом вокруг костра. — Побереги силы: это еще не все!
Комиссар вынул конверт и вытащил из него фотографию с обнимавшим фонарный столб завучем Вовкиной школы. На оборотной стороне синел угловой штамп какого-то учреждения и шел короткий текст: «Снимок подлинный. Применение технических средств исключено. Экспертизу проводили…» Далее следовали подписи. Все завершала круглая гербовая печать.
Вовку вторая новость обрадовала меньше. Для него она и не была новостью. Уж он-то и без экспертизы знал, что фотография подлинная. Да и боль от застаревшей обиды попритупилась.
— Ты, видимо, не понял, что это значит, — сказал Клим.
— Выгонят его? — спросил Вовка без всякого злорадства.
— Это решит роно, а я только знаю, что теперь у тебя в школе все будет нормально. И еще должен тебе сказать. — Лицо у Клима стало таким, словно он заранее сожалел о чем-то. — Мы в штабе посовещались… Нет у нас права держать тебя здесь. И можешь ты, Володя Самовариков, собрать вещички и покинуть наш лагерь. Завтра машина.
