Третья столица - [4]

"Всего хорошего тебе, дорогой брат мой Эдгар, будь здоров.

Твой брат Роберт. -"

В Эйдкунене, на Германской границе, надо было пройти через таможню. Были солнечные полдни, - и около Эйдкунена, когда поезд медлил, прощаясь с восточной Пруссией, в канаве у шпал, после уже нескольких месяцев весны в Париже, здесь впервые перед Россией появился снег. Под стеклянным навесом у вокзала, на пустынном дебаркадере, было холодновато и откуда-то - из полей - веял пахнущий землею, набухший русски-мартовский ветерок. Из вагонов табунками вышли джентльмены, женщин почти не было. Предложили сдать паспорта. Трегеры в тележках повезли вещи. Прошли в таможенный зал. Американцы в буфете пили коньяк. Мистер Роберт Смит прошел на телеграф и дал несколько телеграмм:

- Мистрис Смит, Эдинбург. - Мама, сейчас я переезжаю границу. Прошу Вас, простите мистрис Елисавет: она не виновата.

- Мистрис Чудлей, Париж. - И еще раз я шлю Вам мое поклонение, Елисавет, и прошу Вас считать себя свободной.

- Мистер Кингстон, Ливерпуль. - Альфред, все мои права и обязанности я оставляю Вам.

- Английский королевский банк, Лондон.

- - - N текущего счета - -

- Лионский кредит, Париж. - - - - N текущего счета

Министру Сарва, Ревель, Эстония - -

Мистер Смит вышел с телеграфа - в цилиндре, в черном пальто, - с приподнятым - случайно, конечно - воротником. Поезд передавался в Вержболово, в Литву, трегер принес билеты, метр-д'отель из ресторана-вагона пригласил обедать. За столом подали виски. К вечеру солнце затянуло облаками, в купэ помутнело, на столе стояла бутыль коньяку, снег встречался все чаще, поезд шел лесами, - проводник распорядился затопить печи, застукал молоточек калорифера, вспыхнуло электричество, стало тепло. Метр-д'отель пригласил к чаю. - День прошел. На столе стояла вторая бутыль коньяку.

Мужчины: - в пальто с поднятыми воротниками, одиночки, конечно. Героев нет.

Место: места действия нет. Россия, Европа, мир.

4. Россия, Европа: два мира.

Поезд шел из Парижа в Ригу - в Россию, где революция. В Берлине, на Александр-пляц, на Фридрихс-бан-хоф, в Цоо, - поезд останавливался на две минуты пятнадцать секунд. Международные вагоны тускло поблескивали голубиным крылом. Поезд ящерицей прокроил по крышам, под насыпями, по виадукам, через дома, над Шпрэ, над Тир-Гартеном, мутнея под стеклами крыш, в коридорах переулков, мешая дневной свет с электричеством, в гуле города. До Берлина международные вагоны были комфортабельными dolce far niente, - в Берлине исчезли дамы и мистрис, сошел японский дипломат, впереди русский бунт, - поезд пошел деловым путешественником, подсели новые пассажиры, много русских. Из гама города, из шума автобусов, такси, метро, трамваев, поезд выкинуло в тишину весенних полей, на восток: каждому русскому сердце щемит слово - восток. Вечером за ужином, в ресторане-вагоне, в электричестве, ужин был длинен, пили больше, чем следует, и не спешили перед скучным сном. Обера и метр-д'отель были медлительны. Окна были открыты, ночь темнела болотной заводью, иногда ветер заносил запахи полей. Американцы из АРА, ехавшие в Россию, говорили только на английском, молчали, сидели табунками, породистые люди, курили трубки, пили коньяк, ноги закинули на соседние стулья, привольность мужской компании. Большой столик заговорил, громко, по-русски и по-немецки - о России: - и это было допущено, такое неприличие, - впереди русская революция - впереди - черта, некая, страшная, где людоедство. Дипломатические курьеры - французские, английские, российские - сидели сурово. Русский профессор-путеец радостно познакомился с российским курьером, у курьера было лицо русского солдата, он был в американских круглых очках, у него болели зубы, он молчал: профессор - тоже в очках, заговорил таинственно о "аус-фуре". Поезд подходил к польскому коридору. В той перекройке географических карт и тех, которыми гадают цыганки, перекройка, швами которой треснула Европа, европейская война и русская революция, рубец Польского коридора был очень мозолящим. В купэ были приготовлены подкрахмаленные постели, открыты умывальники, - американцы и англичане пошли спать, сдав паспорта проводнику. Сторки были опущены. В коридоре негромко разговаривали русские. Одиночками у окна стояли немцы, обиженные коридором, - и одиноко, один единственный, стоял англичанин, с трубкою в зубах, перед сном. Русский профессор заспорил с латышем.

... - В России крепостное право, экономически изжитое, привело к людоедству. В России людоедство, как бытовое явление, - сказал латыш.

- Да, моя родина, моя мать - Россия, - сказал профессор: - каждому русскому Россия, нищая, разутая, бесхлебная, кладбищенская - величайшей скорбью была - и радостью величайшей, всеми человеческими ощущениями, доведенными до судороги, - ибо те русские, что не были в ней в эти годы, забыли об основном человеческом - о способности привыкать ко всему, об умении человека применяться: - Россия вшивая, сектантская, распопья, распопьи-упорная, миру выкинувшая Третий Интернационал, себе уделившая большевистскую смуту, людоедство, национальное нищенство.