Третья рота - [2]

Что же заставляло Владимира Сосюру, поэта от Бога, творчество которого всегда было предельно автобиографично (порой его стихи и поэмы были прямым поэтическим пересказом пережитого), столь упорно обращаться к биографической прозе? Ведь начиная с поэмы «Красная зима», своим лирическим накалом, мастерством поэтического слова буквально прорвавшейся на передние рубежи украинской поэзии 20-х годов, а затем в поэмах «Оксана» (1922), «Вера» (1923), в эпопее «Железная дорога», состоящей из пяти поэм, и особенно в стихотворном романе «Красногвардеец» (1937–1940), Владимир Сосюра пишет и свою личную судьбу, и биографию своего поколения. Но, очевидно, как заметил сам поэт, «о разном и песни бывают разные, и формы, ведь жизнь пестра…». Параллельное воссоздание событий в стихах и прозе было вызвано, надо полагать, не просто желанием документировать свою биографию: автор осознавал, что поэзия по своей внутренней сути может быть — должна быть! — песней своему народу. А ему хотелось оставить после себя и Летопись, правдивое свидетельство об эпохе, которую он так искренне, так увлечённо, на накале всех чувств прожил вместе со своим народом, с родной своей Украиной, к которой питал такое пронзительное, светлое, сыновнее чувство.

Критики, и литературоведы, говоря о достоинствах мемуаристики, часто предостерегают читателей о неполной достоверности, субъективности (а то и субъективизме!) этого жанра. Термин субъективность как бы является и признаком неполноценности, исторической недостоверности. Не переоценивая исторического значения произведений данного жанра, к которым принадлежит и «Третья Рота», сказал бы всё же, что это документы наиболее полного самораскрытия характера человека, стиля и своеобразия его мыслей, оценки определённых сторон эпохи.

Роман «Третья Рота» — интересный и характерный образец мемуарной прозы. Владимир Сосюра нигде не насилует своего таланта, своей памяти. Он предельно искренен и не скрывает от читателя даже, казалось бы, невыгодной ему правды, доверяя ему самое сокровенное и больное. И это побуждает нас простить автору, поэту и романтику, все чрезмерности его романтического максимализма, гипертрофию чувств, а иногда и наивность большого ребёнка, каким Владимир Сосюра оставался всю жизнь. Всё это, думается, не снижает художественных особенностей романа, напротив — придаёт ему своеобразную индивидуальную окраску и аромат. Это поистине проза поэта.

Готовя первое издание книги «Третья Рота», редакторский коллектив издательства «Радянський письмён-ник» бережно отнёсся к рукописи романа, хранящейся в архиве Института литературы АН УССР им. Т. Г. Шевченко. Переводной вариант книги сохранил эти же принципы. До читателя донесено всё стилистическое своеобразие, особенности языка, интонации романа-воспоминаний поэта.

СЕРГЕЙ ГАЛЬЧЕНКО

ПРОЛОГ

Родился я на станции Дебальцево — в десять часов утра шестого января 1898 года. На неделю раньше срока. Это было так. На последнем месяце беременности мать выходила из вагона, и её ударил в живот острым углом сундука какой-то пассажир. Он сделал это не нарочно. Но мне от этого было не легче. Очевидно, он ударил меня в левую половину головы, и поэтому я родился преждевременно.

Мать, увидя мою чёрную головку, крикнула: «Чёрт!» — и потеряла сознание. Моя мать была очень легкомысленна и романтична. На последнем месяце беременности она бегала, перепрыгивала через плетни, и вообще было почти незаметно, что она скоро станет матерью. По происхождению (по мужской линии) она — сербиянка, хотя фамилия её Локотош, что по-венгерски значит — «слесарь». Очевидно, у матери была и венгерская кровь. По женской линии она происходила из евреев и украинцев.

Отец мой по происхождению (мужская линия) француз, — правильно его фамилия «Соссюр», даже с приставкой «де». Пономаренко Пантелеймон Кондратьевич, читавший начало этого романа, сказал мне, что никакой я не француз и что правильно моя фамилия не «Соссюр», а «Сюсюра» (и откуда он это взял, ведь действительно в документах нашего бывшего волостного правления я записан на фамилию «Сюсюра»), что у него был друг его батрацкой юности, казак с кубанской станции Брюховецкая Сюсюра и что на этой станции почти половина Сюсюр.

Но мой дед подписывался — «Соссюр» и говорил, что нашу фамилию украинизировали писари. Возможно, так оно и было. Очевидно, мой предок — почему-то мне кажется, что он с юга Франции, из Прованса, — попал в Запорожскую Сечь, где писари и записали его «Сюсюрой».

Мои родственники, обыкновенные селяне и рабочие, говорят: «Мы — французы».

А откуда они это знают?

По женской линии отец был карачаевец и украинец по мужской — украинец. Он носил эспаньолку, а на подбородке у него волосы не росли. Усы же были длинные, казацкие, запорожские усы! Задумчивые светло-карие глаза, то нежные, то суровые, орлиный нос, высокий лоб, тонкие брови. Стройный, широкоплечий, с богатырской грудью и слегка изогнутыми кавалерийскими ногами, он ходил чуть сутулясь, глядя немного вниз. Он был спокойный, молчаливый, прекрасно рисовал пейзажи, особенно акварелью, любил рисовать человеческие лица. Играл на гитаре и под её задумчивый, серебристый перезвон пел задушевные украинские песни. Писал стихи, больше сатирические.