Третья истина - [34]

Для плача установились свои время и место: ночь, Береговая, темная спаленка. Немногословная прислуга, убиравшая по утрам во всех комнатах, появляясь у нее, отмечала почти каждый день: «Обратно ветром глаза надуло, ровно как у кролика!». «Обратно» — это почему, интересно? Лулу что, сама себе создает ветер? Может быть, прислуга заметила ее пушистые ресницы и заговорила идиомами? Еще и кролики ровные почему-то… За что она почти полюбила этот русский язык летом?

В середине февраля, возвращаясь из гимназии, Лулу неожиданно увидела на улице брата! Он показался ей совсем взрослым в своей серебристой длинной шинели, в фуражке с околыш-ком. И он не выглядел сейчас мешковатым или неуклюжим. А главное это был ее РОДНОЙ брат! Вот, Агаджанова вечно хвалится, что ее брат учится в самой Москве, а когда приезжает, всюду берет ее с собой — и к друзьям, и в кондитерскую… Ничего такого Лулу, конечно, не ожидает, но можно расспросить Виктора, ездил ли он в Раздольное… Может быть, он тоже скучает у себя в Новочеркасске! Подойти надо. Ведь это так правильно! Убедив себя, она заторопилась вдогонку и нагнала его у магазина с искусно разбросанными в витринах тканями. Не обращая внимания на двоих спутников брата, Лулу, с трудом переводя дыхание, заговорила:

— Виктор, Виктор! Это я! Ты, наверное, не знал, что я уже в Ростове? Неожиданность, правда? Ты тогда раньше меня уехал, я даже не успевала…

— Однако, Курнаков, у вас, оказывается дама сердца из начальной? А то все скрывали… — рассмеялся длиннолицый кадет.

— За что вы ее жестоко покинули, коварный?

Виктор побагровел и, не глядя на тоненькую фигурку в меховой шапочке, переступавшую перед ним с ноги на ногу от нетерпения, буркнул:

— Болван! Сестра это! Чего тебе надо?.. кидается, как ненормальная… Я ее не помню даже…

— Сестра, но я ее не помню? Какие убедительные словеса! Может, припомните? Или у вас в первом и другие знакомства? — длиннолицый не унимался.

— Уходи отсюда, слышала? Пошли, господа, пошли, я требую! — он так резко развернулся, что полы шинели обвили его ноги.

— Курнаков! Погодите, нельзя же так, может, ей что-то нужно… сказать или спросить, — вмешался третий юноша, до этих пор упорно молчавший.

— Ерунда, я говорю. — Виктор свернул за угол. Рядом печатал шаг длиннолицый.

— Отправляйся туда, где поселили, — уходя, бросил ей брат, а третий, вступившийся за нее, нерешительно оглянулся еще несколько раз.

«Мануфактура Хохладжаева… мануфактура Хохладжаева», — Лулу, застыв на месте, читала и перечитывала вывеску, не понимая смысла написанного. Поймав себя на том, что перечитывает эти слова десятый раз, медленно повернула назад. Ей не хотелось сейчас ничего: ни отомстить, ни заплакать. Она даже не особенно удивилась поступку брата. Как она вообще могла рассчитывать на что-нибудь хорошее? Колючий порыв ветра заставил ее поднять воротник и глубже засунуть руки в муфту. Под ногами мела поземка, мороз пробирал, несмотря на теплое меховое пальто. Это потому, что холод охватил ее и снаружи, и изнутри. Сгущались ранние зимние сумерки. Прохожие попадались редко, в какой-то момент Лулу почувствовала себя единственным жителем пустого города, среди угрожающе темнеющих в синеватой мгле каменных домов. Она поежилась, но из упрямства шагу не прибавила. До страху ли, если нечего терять? Стараясь ни о чем не думать, Лулу шла по направлению к дому, к Бусе и … все. Однако она, как видно, напрасно считала, что обделена вниманием. Ее появление, более позднее, чем обычно, было замечено и прокомментировано. Господин Петров встретил ее в халате и шлепанцах на босу ногу:

— Раненько, раненько! Может, завтра мамзель и к утру заявится?

— Детка, детка, признайся, где ты пропадала? Знаешь, что случается с непокорными испорченными детками? — заклохтала, срываясь с кресла, Софья Осиповна.

С того самого случая с теткиными молитвенными собраниями Лулу, как правило, не отвечала на замечания или бормотала что-то несвязное и торопилась к себе, чтобы уткнуться в очередную, купленную на улице, тощую книжонку в бумажной обложке. Это всегда проходило без последствий. Но тут, словно какая-то пружина лопнула в ней и, вскинув подбородок, она закричала:

— Не говорю ничего! Какое вам здесь дело обо мне? — и, не глядя на остолбеневших Софью Осиповну и господина Петрова, ушла к себе, хлопнув дверью. Но на этот раз ее не оставили в покое, тетка пришла за ней:

— Прикуси язык! Вот это «спасибо» за стол и кров? Да не получай мы за тебя больших денег… О, Домна знает, что за сокровище подсунула!.. Я завтра бы выкинула тебя на улицу!

— Я и сама уйду! — выкрикнула Лулу. Если они вздумают поставить ее на колени, она будет драться, кусаться… и пусть хоть убьют. Ей все равно.

— Попробуй сделать шаг, отведу тебя в детское исправительное заведение! Пусть за тобой тюремщики смотрят! — Софья Осиповна как видно, не нашла другой угрозы и попала в цель. Лулу передернуло. Она не представляла, что это за заведение и как туда попадают дети, но догадалась, что это приют для воров и попрошаек. А может, туда и малолетних родственниц-грубиянок охотно принимают? Если бы кто-то мог заступиться и освободить ее из застенка, но о ней же никто не помнит! Иначе, разве посмели бы ненавистные хозяева, еще и получая деньги за нее, говорить такое? Закусив губу, она заставила себя не отвечать, а забилась под одеяло…