Третья истина - [192]

— Ты предвосхитил события лет на пять, — бросил через плечо Виконт, главным же объектом его внимания по-прежнему оставалась Саша. И, видимо, наступало время санкций:

— Так. Опыт прогулок в одиночку не удался. Отменим. Побудешь дома.

— Виконт, но вы же не слушаете! Я в школу поступила… понимаете, в школу! Знаете, я сегодня разыскала… — Саша приостановилась, размышляя, как сказать о Севере, памятуя о прохладном отношении Виконта к большевикам в целом и отдельным представителям, в частности. Семен покосился на Поля и протянул руку к граненому стакану с остатками мутной жидкости. Он поболтал ею, посмотрел на свет и натолкнулся на взгляд Саши. Она как раз в эту минуту замолчала и неприязненно следила за его манипуляциями. Семен отставил стакан, сделав вид, что его интересовала лишь эта проверка оптических свойств самогона после взбалтывания. Он заложил ногу за ногу и, подняв указательный палец, наставительно произнес:

— Послушай увещеванье дяди. Ты — дочь брата моего, и мой священный долг предостеречь тебя. Я говорю тебе, что ты должна сидеть в норе и не высовываться. Родная кровь — не дай ей иссякнуть!

Виконт кинул на него недовольный взгляд:

— Симус, займись чем-нибудь. Не вмешивайся.

— Ну, как ты можешь, Поль! Я дядя, ты привез ее ко мне. И это правильное действие, конечно. А значит, я опекун… Уже себя им чувствую…

— Какой опекун? — на этот раз Виконт полностью развернулся к Семену. — Шутишь, очевидно? Брось эти мысли раз и навсегда. Александрин — почти взрослый человек, в опеке не нуждается. — Виконт снова повернулся к ней и строго посмотрел в лицо. — Я поговорю еще с тобой, куда, когда и как тебе ходить.

— А я, — с некоторым подобострастием, добавленным в голос специально для ушей Семена, отозвалась Саша, — никогда не поступлю так, как вам не нравится, Павел Андреевич. Я и сама знаю, как можно было избежать неприятности… Чтобы скоротать дорогу, пошла через проулок, а можно было вполне этого не делать. Если надо — буду всюду только с вами ходить.

Виконт, усмехнувшись на «Павла Андреевича», глянул на нее с иронией:

— Утешила чрезвычайно.

— А школа? Тут вы же не скажете — «сиди дома»? Будем вместе ходить? — Саша с удовольствием прикинула ежедневные проводы и встречи, но с сожалением вспомнила: — она, правда, не так уж далеко…

— Со школой, разумеется, никаких препятствий чинить не стану. Требую осмотрительности. А в остальном… За ручку тебя водить совершенно не собираюсь.

Свободолюбивая Саша не позволила себе сильно расстроиться от этих слов и вскочила:

— Как раз собираетесь. Если не передумали… Нет? На Мойку! Вы же не отменили? Честное слово, это просто мелочь, я буду осмотрительной! Осмотрительнее всех на свете! Пойдете?

Семен всю заключительную часть беседы только меланхолично переводил светло-карие глаза с Виконта на Сашу и обратно и, в конце концов, установил элегический взгляд, на пресловутом граненом стакане.

— Пойдем. — Виконт на секунду взглянул на «Симуса» и предмет его вожделений, поднялся тоже рывком, сунул Саше в руку какой-то кусок, взял себе, и в мгновение ока они выпорхнули за дверь.

ГЛАВА 5. СЕМЬЯ И ШКОЛА

…Здесь все куда-то торопились, сталкивались в длинных оштукатуренных коридорах обветшавшего дома, таскали взад и вперед множество вещей: от подушек и ухвата до глобуса и каких-то непонятных приборов. Два противонаправленных человеческих потока иногда распадались на группки, создавали водоворотики. Люди, шустрящие в этих потоках, были на удивление разнокалиберные — и по стилю, и по размерам. Мелькали крупные и мелкие фигуры обоих полов в старых гимназических мундирах, косоворотках, матросках и заплатанных штанах, в городских платьях и сельских кофтах со сборчатыми юбками. По сбитым ступеням топали сапоги, штиблеты, ботинки, калоши и даже, неожиданные в мае, валенки.

Саша нацелилась и выделила из этого, беспорядочно, на ее взгляд, снующего муравейника, толстогубого взъерошенного мальчишку добродушной наружности. Он только что снес вниз кипу чего-то мягкого и подпрыгивающей походкой возвращался к лестнице.

— Добрый день, — сказала Саша решительно, — что это здесь происходит? Разве сейчас не время уроков? И зачем вам в школе сковородки и утюги? Объясни мне.

Мальчик оглядел ее с нарочитой бравадой, за которой, видимо, крылась детская застенчивость, и определил, заикаясь:

— Ты н-новенький, я п-п-онял. Айда со мной. Тащить будем вместе, а н-н-овые у н-нас не в дик-к-ковину. У н-н-ас к-каждый день — н-новые. Я сам н-н-овый, н-на той н-н-еделе п-пришел. Меня П-петром звать. А теперь — бац, — и п-переезжаем. Нам п-п-помещенин-н-овое дают, мы в коммуну п-п-переформировываемся. Т-ты слышал, чего это б-будет? Это т-тебе не п-приходская, где линейками лупятся. Тут если учителя за л-лупцовку п-примутся, т-то и мы в от-твет лупить станем, п-потому что равноправие. Айда, п-парень, п-п-потом впишешься.

— Вряд ли мы их, хотя кое-кого из наших, гимназических, не-плохо бы!

— Петька! — грубовато окликнул срывающимся с баса на дискант голосом, оказавшийся рядом, длинный парень с тяжелыми надбровными дугами. — Обрадовался, что есть с кем лясы поточить? Бегом, там тряпки разные вязать пора и выносить. А ты кто такой? Наш? Беги тож, потом разберемся!