Третья истина - [19]

— Но ведь это — бабушка. Здесь, в книге — бабушка.

— Какая бабушка??

Лулу повернула фотографию так, чтобы он мог видеть, и на обороте прочла французскую надпись:

«Поль, милый, помните о вашей крестной, не делайте глупостей, и да хранит Вас Бог. Э.К»

Узкие буквы с росчерком немного выцвели, и Лулу подумала, что они тоже постарели, но такие же красивые, как бабушка.

— Крестная… — Виконт бережно взял в руки снимок.

Лулу было примолкла, но молчание становилось таким долгим, что она решилась:

— Это она вам подарила? Это вы — Поль?

— Что? — очнулся от задумчивости Виконт.

— Бабушка это вам подарила? На память?

— Ты знала ее, Александрин? — вместо ответа спросил Виконт.

— Не помню… я портрет видела в зале, но я знаю, она необыкновенная была, хорошая, правда?

— Да. Очень. — Он взял из рук Лулу книгу и снова вложил туда фотографию.

— Вот здесь она всегда и лежит, еще с Италии…

— А я думала, что вы эти книги только что купили…

Шаховской улыбнулся: — Прямо с портретом? Нет, это книги из Петербурга, они были у Семена… Васильевича. Это твой дядя, — пояснил он в скобках. — Предупрежу твой вопрос. Я жил там раньше, оттого моя книга среди этих. А фотография здесь потому… ведь я — вос-питан-ник! — подмигнув, напомнил он Лулу ее же слово. — Не сразу вспомнил, что моя крестная — твоя бабушка. Ну, как? Любопытство удовлетворено?

Нет, Лулу хотела спросить еще очень многое: что он делал в Италии, почему надо было привозить книги сюда, каких «глупостей» боялась бабушка, еще и еще! Но что-то удержало ее от дальнейших расспросов. Может быть, подчеркнуто доскональное объяснение, а, может быть, непривычная грусть в глазах всегда веселого и уверенного Виконта. Хотя он и улыбается снова и называет ее Александрой Невской и Афиной, Лулу же чувствует, что ему невесело!

Поэтому дальше она помогала ему молча. Расставляла книги на полках, пододвигала новые издания, пока старые часы не проскрипели пять раз.

Напоследок он бросил:

— Все. Конец. Спасибо за помощь! — И сразу ушел.

ГЛАВА 6. ВИДИШЬ ЛИ, АЛЕКСАНДРИН, ВОЙНА!

В течение нескольких следующих дней Лулу непрерывно читала, писала, зубрила, отвечала уроки, получала новую порцию заданий и снова погружалась в книги. Вечером долго не засыпалось: в ушах гудел металлический голос, прямой длинный указательный палец тыкал прямо ей в лицо. «Я жду только русской речи! Запомните, ничего другого! Ужасающая безграмотность! Вы меня приводите в ужас! Не знаю, не знаю, сможете ли вы вообще усвоить то, что я вам даю!».

Лулу сначала тоже приходила в ужас по этому же поводу, а потом погрузилась в безнадежное уныние. Теперь отец и мать с полным основанием могли сложить с себя надзор за ее поведением. А она еще радовалась, что не наказывают, не ругают. Какое наказание может сравниться с каждодневными отупляющими занятиями, практически без перерывов, а главное, без надежды что-то понять и усвоить. Она вообще почти перестала показываться в «парадных» комнатах и за всю неделю могла по пальцам пересчитать мгновения, когда была предоставлена самой себе.

Как-то на Клару Ивановну напала мигрень. Она, охая и ахая, повторяла со злостью: «Адские муки!» и улеглась на диване с платком на лбу. Лулу, чувствуя себя виноватой в том, что ей совсем не жалко учительницу и нет сил самостоятельно повторять, повторять и повторять урок, выбралась в коридор и пошла на голоса, раздающиеся из гимнастического. Шаховской занимался там со старшими братьями, и в ту минуту, когда она заглянула в приотворенную дверь, что-то выговаривал Виктору. Дмитрий, с делано-равнодушным видом стоял чуть поодаль. В такой ситуации Лулу не решилась обратить на себя внимание, она и так чувствовала после работы в библиотеке какую-то неловкость при случайных встречах с «виконтом». Она только постояла немного у дверей, стараясь разобрать, о чем идет речь, но говорившие находились далеко от входа, и ничего слышно не было, тем более что говорил фактически он один, а речь его, хоть и отличалась особой четкостью, но громкой не была.

Обидно было уходить вот так, ни с чем, но делать нечего. Пришлось вернуться. Клара Ивановна ее еще и отругала сквозь стоны за нерадивость, сообщив: «В вашем возрасте я не давала себе ни минуты передышки».

В другой раз наставница задержалась, развивая перед снисходительно ей внимавшей Евдокией Васильевной преимущества своего интенсивного метода обучения. Лулу, в полной мере ощущавшая на себе особенности этого беспросветного метода, не стала дожидаться, пока Клара Ивановна наговорится и от теории перейдет к практике. Проскользнула в сад, который стал для нее полузапретной зоной.

Прогулки в саду случались у нее теперь только с Кларой Ивановной. «Нечего приличной девице делать одной в саду. Не на свидания же бегать…». Но каждый раз, когда наставница считала, что «ребенок» получил достаточную порцию знаний, она отправлялась вышагивать с Лулу по дорожкам сама, неутомимо прорабатывая ее на ходу. Госпожа Граббе подчеркивала, что ничего общего с гувернанткой не имеет: «Вы, девочка, должны твердо усвоить: с вами занимается не домашняя учительница, а преподаватель. Да, да, преподаватель женской гимназии».