Третий роман писателя Абрикосова - [26]

На поднос ставится графин, до половины налитый коньяком, две рюмочки, нарезанный лимон и несколько конфет. Изволите? Чисто символически, за знакомство… Она чуть хмурится. Вообще-то она за рулем, но… но ладно. Одну рюмочку. Её, кстати, уже один раз останавливали после небольшого застолья, но отпустили. Просто гаишник на пьяную женщину не запрограммирован! Она смеется, у нее сильный, радостный смех и мокрые, чистые зубы.

Итак, рюмочку? Она продолжает смеяться. Дело в том, что она сегодня не успела пообедать, и – она обворожительно откровенна! – она боится, что ее слегка развезет даже от одной рюмочки. Она бы не отказалась что-нибудь съесть, ну, самого простого, господи, только не надо ничего готовить этакого. Ну, хоть бутерброд какой-нибудь!

Черт, насчет бутерброда у меня как раз туговато, потому что сыр я уж неделю как доел, а последние остатки колбасы я сегодня утром употребил на яичницу. Хлеб тоже – несколько черствых горбушек. И главное, поздно, магазины закрыты, да и не побежишь ведь по магазинам, когда сама судьба сидит у тебя дома, сидит прямо перед тобой, в разговоре почти касаясь носком своего сапога твоих растоптанных домашних тапок.

Да, но у меня есть итальянские макароны и банка тушенки. Спагетти по-флотски, идет? – напряженно улыбаюсь я. Господи, да конечно же, прекрасно, – она поднимается с кресла, – спагетти по-флотски, какое чудо, правда, я вообще-то избегаю мучного, тем более на ночь, ну да раз в жизни можно себе позволить. Пойдемте на кухню! – и она подхватывает поднос с коньяком и лимонно-конфетной закуской, и туда же кладет свои сигареты.

На кухне я ставлю на плиту воду для макарон, вскрываю банку тушенки, а она, выкурив вторую сигарету, просит разрешения снять сапоги – на кухне жарко. Я нахожу в прихожей, в галошном ящике, какие-то старые спортивные тапочки – неизвестно чьи, нет, ей-богу, я сам не знаю, чьи они и откуда, но они здесь всегда были. Я приношу тапочки в кухню, опускаюсь перед ней на колени и прошу позволения ее переобуть. И она, улыбаясь, жестом царственной судьбы протягивает мне попеременно правую и левую ногу, и я вижу сквозь темный колготный мысок ее аккуратные пальчики, уложенные в тугую пятерицу, и у меня перехватывает дыхание, но кипит вода в кастрюле, и надо туда пихать макароны.

Ест она с большим аппетитом, ловко подхватывая и подматывая вилкой тонкие макароны, не забывает и про мясо, и мы с ней чокаемся, и она выпивает уже третью рюмку коньяка, и снова ест, и нежные желваки ходят по ее пушистым вискам, и чуть шевелятся розовые непроколотые мочки ее ушей – маленькие, аристократически срезанные мочки. И я наливаю ей четвертую рюмку, и она уже не вспоминает о машине, и уже ясно, что будет дальше.

А дальше она докуривает сигарету и глядит на меня ласково и чуть печально, словно бы сквозь дремотную пелену – потусторонний взгляд судьбы. Я холодею от этого взгляда, я испуганно встаю с кухонного табурета, и она тоже встает и шагает к двери, и я боюсь, что она сейчас уйдет – судьба опять уйдет от меня, ускользнет, исчезнет, насмеется, – и поэтому я заступаю ей дорогу, я протягиваю к ней руки. Я беру судьбу в свои руки, беру ее за плечи, за талию, придвигаю к себе, я ее никуда не отпущу, и она, прижавшись ко мне, горячими губами щекотно шепчет мне прямо в ухо, что ей… ну, в общем, на секундочку, на одну секундочку…

Да, да, разумеется.

Я слышу шпингалет ванной, потом шипение душа и журчанье воды. Я быстро иду в комнату, расстилаю постель, гашу верхний свет и включаю настольную лампу, отвернув ее к стене, чтобы получился полумрак, а на столе верным свидетельство присутствия судьбы лежат ее сумочки, бумажники и волшебные связки ключей, и я быстренько, пока она не вышла из ванной, рукой сметаю пыль с письменного стола и с телевизора, закидываю свитер в шкаф и вообще стараюсь навести в комнате хоть какой-то порядок.

Но в ванной все еще шипит душ и журчит вода, и я снова иду на кухню. Гашу свет, в темноте сажусь на табурет, и вдруг понимаю, что сердце мое перестает радостно стучать от предстоящего единения с благосклонной судьбой, и это меня слегка печалит. Но постой! Постой, неблагодарный! Сколько лет ты ждал пришествия судьбы, ждал трепетания ее мощных крыл над своей бестолковой головой, и вот, когда она уже твоя, когда она выбрала тебя и предалась тебе вся, в полноте своей власти над миром, – ты не можешь подождать еще полминуты!

Душ замолкает, и через полминуты щелкает шпингалет. Я сижу не шевелясь. Свет из ванной широким лучом скользит по темному кухонному потолку – светлый ореол судьбы, явившейся в дивном блеске своей наготы. Она негромко просит меня еще минутку не выходить из кухни, и я сквозь забеленное стекло кухонной двери вижу, как она пробегает из ванной в комнату.

Услышав, что она легла, я иду в ванную. На крючке, рядом с полотенцем, висят ее кофта и юбка, и лифчик сверху. Трусы и колготки наивно намотаны на никелированные трубы сушилки. На полу почти не набрызгано. Я быстро споласкиваюсь. Как следует чищу зубы. А потом все-таки залезаю в душ.

Вытершись и накинув халат, иду в комнату.