Третий рейх. Дни войны. 1939-1945 - [12]

.

Штрекенбаху и эйнзатцгруппам, насчитывавшим около 2700 человек, было поручено обеспечение политической и экономической безопасности немецкого оккупационного режима на территории Польши. То есть не только физическое устранение «наиболее активной и образованной части населения Польши», но и «всех враждебно настроенных к германской армии лиц в ее тылу»[20].

На практике это, по сути, развязывало руки эйнзатцгруппам, оставляя огромные возможности истолковывать приказы свыше по своему усмотрению. Формально эйнзатцгруппы находились в оперативном подчинении армейского командования и должны были оказывать ему помощь в зависимости от боевой обстановки. Это представлялось обоснованным, если речь шла о выявлении шпионов, атаках партизанских отрядов и т.д., но практически эйнзатцгруппы действовали по собственному плану в ходе развязанной СС кампании повальных арестов, депортаций и расстрелов[21]. В распоряжении эйнзатцгрупп имелись списки поляков, которые так или иначе противоборствовали немцам в период беспорядков, на фоне которых проводились плебисциты Лиги Наций в конце Первой мировой войны. Все польские политические деятели, ведущие деятели католической церкви и вообще сторонники польской национальной самобытности однозначно подлежали аресту. 9 сентября 1939 г. нацистский юрист, статс-секретарь Имперского министерства юстиции Роланд Фрейслер, прибыл в Бромберг для проведения «показательных процессов», в ходе которых к концу того же года было вынесено около 100 смертных приговоров[22].

Главный врач больницы доктор Зыгмунт Клюковский начал вести дневник массовых расправ над поляками сразу же после начала немецкой оккупации. Людей тогда казнили по малейшему поводу и без такового — 17 человек в начале января 1940 г. были подвергнуты «примерному наказанию»[23]. Клюковский, будучи сам представителем интеллигенции, подвергался немалой опасности. Главный врач жил в постоянном страхе ареста и действительно в июне 1940 г. был схвачен немецкой полицией и затем брошен в лагерь для интернированных лиц, куда поляков помешали «для перевоспитания» — избиения палками, кнутами и кулаками, проживания в антисанитарных условиях. На допросе он заявил немцам, что в его больнице сыпной тиф и что он должен возвратиться туда для предотвращения эпидемии («На самом же деле я готов быть петь осанну сыпнотифозным вшам», как он позже напишет в своем дневнике). Его немедленно освободили, и он смог вернуться в больницу, где якобы свирепствовал сыпняк. Как потом вспоминал Зыгмунт Клюковский, ему крупно повезло — его не расстреляли, не избили до полусмерти, он не заболел и довольно скоро был освобожден. «Я получил урок на всю жизнь. Если прежде я не верил, что люди могут обходиться со своими соплеменниками хуже, чем с животными, с воистину садистским наслаждением угнетать, унижать их, то после пребывания в лапах гестаповцев поверить пришлось...» «Но, — продолжал он, — ...даже в этих условиях узники сохраняли человеческое достоинство. Никто из них не унизился, не стал просить пощады у палачей, никто не проявил даже следа трусости... Все оскорбления, унижения и побои люди сносили спокойно с осознанием того, что они позорят, в первую очередь, самих немцев»[24].

Наказания даже за самые, казалось, малозначительные проступки были дикими по жестокости. Врач рассказывает об одном эпизоде, произошедшем в деревне Вавер.

Пьяный польский крестьянин ввязался в ссору с немецким солдатом и в возникшей стычке ранил его ножом. Немцы ухватились за этот инцидент и устроили в деревне кровавую баню. Всего тогда погибло 122 человека. Но этого немцам показалось мало — они на местной железнодорожной станции остановили поезд на Варшаву (стоянка на ней не была предусмотрена расписанием), вытащили оттуда нескольких пассажиров, совершенно не имевших никакого отношения к происходящему, и на месте расстреляли их. Трех из них оставили висеть головой вниз в течение четырех дней в здании местной железнодорожной станции. После этого немцы на огромной доске написали, что, дескать, так будет со всеми, кто осмелится поднять руку на представителей оккупационных властей[25].

Когда тридцатилетний лидер штурмовых отрядов и местный государственный служащий в сильном подпитии явились в тюрьму в городке Хохэнзальца, вытащили из камер польских военнопленных, расстреляли лично или велели расстрелять на месте 55 человек, единственным наказанием было «строжайшее предписание воздерживаться от употребления алкоголя в течение последующих десяти лет»[26]. В другом инциденте, имевшем место в Облуже около Гдыни, разбитое окно в здании местного отделения полиции привело к аресту 50 польских школьников. Когда они отказались назвать виновного, их родителям приказали выпороть их перед местной церковью. Родители отказались, и детей избили прикладами эсэсовцы, а десятерых расстреляли, и для устрашения местных жителей целый день не позволяли убирать лежавшие у костела бездыханные тела[27].

Подобные инциденты происходили практически ежедневно на протяжении зимы 1939—1940 гг., и в злодеяниях участвовали как представители регулярных частей вермахта, так и добровольцы из числа фольксдойче и чинов эйнзатцкоманд. Хоть вермахт и не был связан официальным приказом об уничтожении представителей польской интеллигенции, большинство солдат и младших командиров и офицеров воспринимали поляков как потенциально опасных недочеловеков и не колебались при случае в качестве «превентивных мер», как они выражались, расстрелять или повесить кого-нибудь из них. Германское командование пуще чумы боялось возникновения организованного партизанского сопротивления со стороны польских патриотов, отсюда и крайняя жестокость, с которой подавлялись любые попытки неподчинения оккупационным властям или саботирования их распоряжений. «Если из окошка хаты в тыловой деревне последует выстрел, — писал генерал-полковник фон Бок 10 сентября 1939 г., — и если не представляется возможным установить, из какой именно хаты, в этом случае сжечь дотла всю деревню». Когда военное управление в оккупированной Польше сменилось на гражданское, т.е. к 26 октября 1939 г., были полностью сожжены свыше 530 городов и сел и казнено 16 376 поляков. Рядовой состав вермахта испытывал страх, отвращение и гнев, сталкиваясь с сопротивлением поляков. Во многих воинских частях офицеры проводили «разъяснительные беседы» с личным составом, делая упор на варварстве, жестокости и коварстве поляков.