Третий полицейский - [37]

Потом стало происходить удивительное. Я различал неясные контуры Мак-Кружкина на рабочем месте у катка. Он что-то подкручивал ловкими своими пальцами, нагибаясь на минуту, чтобы поработать над нижними изобретениями чугунного основания. Затем он поднялся до полной натуральной величины и стал поворачивать вал катка, медленно и рассылая по участку тискающий скрип. В ту же секунду, как он повернул колесо, необычный свет стал крайне трудным образом менять свой вид и положение. С каждым оборотом он делался ярче и тверже и трясся столь мелкой, тонкой дрожью, что достиг беспрецедентной в мире устойчивости благодаря тому, что задал внешними своими вздрагиваниями две боковые границы места, где он бесспорно располагался. Он стал более стальным и приобрел такую интенсивность в своей синевато-багровой бледности, что запятнал внутренний экран моих глаз и продолжал стоять передо мною во всех местах, когда я отводил взгляд подальше от катка, пытаясь уберечь зрение. Мак-Кружкин все продолжал медленно вращать рукоятку, покуда внезапно, к моему полному до дурноты ужасу, свет, казалось, лопнул и исчез, и одновременно с этим в комнате раздался громкий крик, крик, не могший вырваться из человеческого горла.

Я сидел на краешке стула и бросал испуганные взгляды на тень Мак-Кружкина, вновь согнувшегося над мелкими научными принадлежностями катка, проводя тонкую регулировку и выполняя текущий ремонт во тьме.

— Что это был за крик? — прозаикался я ему.

— Я скажу вам это в один тик-так, — отозвался он, — ежели вы меня проинформируете, каковы, вам кажется, были слова крика. Как бы вы сказали, что было только что сказано в крике?

С этим вопросом я и так уже возился у себя в голове. Неземной голос очень быстро проревел что-то из трех-четырех слов, спрессованных в один ободранный крик. У меня не было уверенности, что там было, но в голову вскочило сразу несколько фраз, и каждая из них могла быть содержанием крика. Они обладали жутким сходством с заурядными, часто мною слышанными криками вроде «Пересадка на Тинагели и Шиллелаг!», «Счет два-один!», «Осторожно, ступенька!», «Кончай его!». Я знал, однако, что крик таким дурацким и тривиальным быть не мог, потому что он растревожил меня так, как может только нечто важное и дьявольское.

В глазах глядящего на меня Мак-Кружкина стоял вопрос.

— Я не разобрал, — сказал я уклончиво и хило, — но мне думается, это был вокзальный разговор.

— Я слушаю крики и вопли годами, — сказал он, — но мне никогда не удается с уверенностью уловить слова. Как вам кажется, мог он сказать: «Не нажимайте так сильно»?

— Нет.

— «Вторые фавориты всегда выигрывают»?

— Не то.

— Это трудный блин, — сказал Мак-Кружкин, — очень сложное затруднение. Попробуем еще разик.

На сей раз он так закрутил ролики катка, что они ныли и поворот колеса был почти исключен. Появившийся свет был самым тонким и острым светом, какой я себе когда-либо представлял, вроде внутренности лезвия острой бритвы, и снизошедшая на него с поворотом колеса интенсификация была процессом слишком утонченным, чтобы на нее можно было смотреть даже искоса

Наконец произошел не крик, а пронзительный вопль, звук, не слишком отличный от крысиного зова, однако куда писклявее любого звука, могущего быть изданным человеком или животным. Мне снова показалось, что были употреблены слова, но их точный смысл и к какому языку они принадлежат — было совершенно не ясно.

— Два банана за пенни?

— Не банана, — сказал я. Мак-Кружкин отсутствующе нахмурился.

— Тут один из самых сжатых и изощренных блинов, какие я когда-либо знал, — сказал он.

Он вновь накрыл каток одеялом и отодвинул его в сторону, а затем, нажав в темноте какой-то выключатель, зажег лампу на стене. Свет был яркий, но колыхатый и неуверенный, далеко не удовлетворительный для чтения. Он откинулся на спинку стула, как бы ожидая вопросов и комплиментов за странные вещи, коими занимался.

— Каково ваше личное мнение обо всем этом? — спросил он.

— Что вы делали? — справился я.

— Растягивал свет.

— Что вы имеете в виду?

— Я вам опишу объем этого дела, — сказал он, — и грубо обрисую его форму. Ничего страшного не будет, если вы узнаете необычные вещи, поскольку через два дня вы будете покойником, а до тех пор вас будут держать инкогнито и без права переписки. Вы когда-нибудь слышали разговор про омний?

— Омний?

— Омний — его настоящее название, хоть в книгах вы его и не найдете.

— Вы уверены, что это — правильное название? До сих пор я никогда не слыхал этого слова, кроме как по-латыни.

— Это точно.

— Как точно?

— Сержант сказал.

— А правильное название чего — омний? Мак-Кружкин ласково мне улыбнулся.

— Вы омний, и я омний, а также бельевой каток, и эти вот мои ботинки, и ветер в трубе — тоже он.

— Очень познавательно, — сказал я.

— Он идет волнами, — пояснил он.

— Какого цвета?

— Всех цветов.

— Высоко или низко?

— И так, и этак.

Лезвие моего вопрошающего любопытства было заточено, однако я видел, что вопросы все больше затуманивают дело вместо того, чтобы его прояснить. Я сохранял тишину, пока Мак-Кружкин вновь не заговорил.

— Некоторые люди, — сказал он, — называют его энергией, но правильное название — омний, ибо внутри его внутренности имеется гораздо больше, чем энергия, чем бы он там ни был. Омний — это суть, свойственная внутренней сущности, спрятанной внутри корня ядра всего, и он всегда одинаков.