Третий номер - [5]

Командир даже не обернулся, когда я вошел. Лешка — белее изолятора.

— Молния?

Ясно и так! И мы несемся вниз сквозь холодный пар, обволакивающий самолет… Шпарим… Лешка показал рукой. Разряд прошел через нос. Все локаторы и радио — вдребезги. Рванул движок, и еще что-то там произошло. Определить невозможно. Даже на земле причину ищут долго.

Лешка работает с землей по УКВ станции, а в руках у пилотов не штурвалы, а плуги с непомерным пластом тяжелой земли…

— Садимся, Андрей, на запасной аэродром. Земля уже знает. Предупреди девочек, пусть будут повнимательнее. Сам действуй по инструкции.

— Есть! Понял вас, командир!

Отвечаю, словно бы я еще в армии, от испуга, наверное. Поворачиваюсь и выхожу из кабины на сотни настороженных глаз.

Бегу на место. Нет, не бегу. Иду неторопливо, как прежде, чуть улыбаясь, и сам удивляюсь своей выдержке. И улыбаюсь не показно, не во всю ширь и наглядность, а вроде бы своим мыслям, незаметненько вроде бы.

Сейчас от каждого члена экипажа зависит, чтоб не гробанулись. И от пассажиров. Главное, чтоб не метались.

Мой люк. Вот так снижение! Что-то у них там еще кроме движка… Ух! Ноги подгибаются, тело — вверх… Надувной спасательный трап… Вот он… Спец, этот парнишка, — рядом. Помогает… Земля — вот-вот… Чувствую телом…

Весь третий салон уже на ногах. И со второго проталкиваются люди. Мой помощник, знакомый мой спец, усаживает всех на места, сдерживает в проходе людей. Земля уже рядом… Наверное, не выходит шасси, и мы летим без должного торможения…

— Слушай, парень! Открою люк, ты прыгай вниз. Принимай детей, женщин, лови всех. Только не убегай. Не убегай только… Прошу… Я тебе литр поставлю — выпьем. Не слиняй только — разобьются дети. Вот так сделаешь и так — трап раздуется. Но это когда трап — снаружи. Если надуешь сейчас — заткнет все ходы-выходы. Всю кухню. Ты понял, парень? Только не убегай…

Земля! Вот так удар! Так можно и вспыхнуть! Но страх сразу отлип. Это же земля! Выкрутимся! Сейчас пожарные, наверное, несутся рядом с нами и поливают почем зря из брезентовой кишки наш лайнер.

Подождите! Успокойтесь! Все сделаем быстро! Не мешайте — вы первыми сойдете!

Это продавщицы пробились вперед и мешают открыть люк. За ними лезут остальные… Обидно! Хоть на несколько еще секунд сдержать… Спокойно, Андрей! Давление внутри салона спало. Пора открывать. Рви дверку! Еще! Еще! Как кричат продавщицы — волосы дыбом!

Люк припаялся… Заклинило? Рви, Андрей! Кожа с живого, — а рви на себя! Еще!.. Еще… Задохнуться на земле? Черта с два! Надо бы топором! Надо бы топором. Есть! Отскочила…

Расписали бы потолки, что ли? Весь день глядеть, не шевельнувшись, в эту известковую тоску… Сколько я здесь торчу? Почему? Не помню. Дверь люка отскочила, дохнуло свежим воздухом, самолет уже останавливается. Тут, наверное, меня и прихлопнули. Как муху. Грудью о дверную ручку. Раскупорили — весь воздух вон. Грудь в гипсе, пошевелиться нельзя — побаливает. И дышать тяжело. Сдается мне, что пары ребер я не досчитаюсь по выходе отсюда… Людей понять, конечно, можно. У каждого семья, дети. Что лукавить? Жить хочется — мешкать нельзя. Паренек тот, спец, свой человек. Не будь его — не торчал бы я здесь сегодня, в осадок бы выпал.

Кто-то стучится вежливо. Корреспондент нашей летной многотиражки. Цветы приволок и сверток здоровый, килограммов на пять. Наверное, с апельсинами. Цветы, словно я юбиляр.

— Привет! — говорит.

— Привет.

— Как настроение?

— Отличное. Парадно-выходное.

— Это хорошо. И все, кроме тебя, живы-здоровы.

Эх, третий номер, третий номер, а поди ж ты — не помер. Чьи стихи? Да поэта одного. Самоучки. Конечно, напиши. Героизма побольше. Мужества. Один на один — со стихией. Вот заголовок. Или — «обратная катапульта». Только не забудь добавить, старина, что душно было в салоне, и поэтому так старательно рвал я дверку. Хотелось свежего воздуха хлебнуть. Очень хотелось…

— Кто выкинул трап? Какой-то пассажир, молодой парень. Выбросил его и помогал всем выбраться, последним выпрыгнул. Но потом оказалось, что никакой опасности, в смысле пожара, не было.

— Прекрасный паренек! Я ему должен…

Только когда еще встретимся! Такие люди — по мне. Говоря словами моего деда-бондаря, они — обручи вокруг бочки.

— В суматохе никто не удосужился узнать имя и фамилию у этого паренька. Вроде бы он на рейс другой поспешил, потому что опаздывал, и уехал с пожарной командой, — рассказывал корреспондент.

— А что ему оставалось делать? Он ни перед кем не в долгу. Жаль, конечно, что фамилии не знаем. Но его по документам можно разыскать, по ведомостям. Разыщем и грамоту вручим…

— Там девушки пришли, Андрей. Впустить?

— Что же ты сразу не сказал? Вечность их не видел. Только реветь им не давай. Мне ведь грудь сотрясать нельзя. Подумают: слабый человек. А еще третий номер.

Они вошли светлые, нарядные и почему-то в белых платьях до самых пят. Я смотрю на них, очарованный их неожиданным появлением и великолепными нарядами. В груди стало тесно от благодарности к этим богиням эфира, спасшим корабль, людей от гибели.

Я хочу сказать им несколько теплых слов или поприветствовать, но слова не могу выговорить, и слова приходят на память такие повседневные и ничтожные, что стыдно их произнести вслух. Поэтому я молчу и приподнимаюсь при их появлении. Ко мне возвращается ощущение свободного полета, невыразимого восторга и любви ко всем людям. Протягиваю похудевшую руку и чувствую блаженное прикосновение девичьего плеча…