Третий дубль [сборник "Белая дурь"] - [55]

И были еще двое — курсант мореходного училища с девушкой. Оба длинные, красивые. И в дым пьяные. Они все время целовались, не обращая внимания на окружающих, не следя за тем, двигается ли очередь. Капитану в какой-то момент показалось, что и в ресторан-то им не надо, просто остановились где пришлось и занимаются своим приятным делом.

«Похоже, я просто теряю время,— с сожалением подумал Панин,— народ в ресторане сидит плотно, до закрытия». Он уже собрался уходить, как к дверям деловым шагом подошел мужчина, наверное грузин, и вместо того, чтобы стучать в дверь, как юнцы, привычно поднял руку и позвонил. Только тут все, кто так жаждал попасть в ресторан, увидели, что рядом с дверью имеется кнопка звонка.

Через минуту по лестнице спустился швейцар — седой пузан неопределенного возраста, но дверь не открыл, а посмотрел вопросительно на звонившего. Каким-то неуловимым жестом вновь прибывший прижал к стеклу пятерку, и трудно сказать, чем кончился бы этот эпизод, если бы швейцар не посмотрел в сторону Панина. Они сразу узнали друг друга. Капитану уже дважды приходилось беседовать с этим пузаном, известным в мире рэкетиров и спекулянтов под кличкой Глобус. Поводом для бесед было близкое знакомство Глобуса с одним убитым кооператором. У Панина были подозрения, что Глобус — Григорий Павлович Маре-ев — незадолго до убийства кооператора крепко с ним повздорил. Но, как любил говорить полковник Семеновский, подозрения к делу не подошьешь, и Глобус разгуливал на свободе.

— Александр Сергеевич, что же вы не просигналите! — запричитал швейцар, одной рукой открывая дверь, а другой упираясь в грудь устремившегося в ресторан смуглого мужчины.— Ваши уже давно за столом! Юбилей в разгаре!

Один лишь смуглый соискатель места под солнцем решился протестовать, когда Панин вошел в двери ресторана.

— Почему он? У меня тоже юбилей!

Но Глобус даже не затруднился с ответом.

— Один, Александр Сергеевич? — спросил он, поднимаясь по лестнице рядом с Паниным.

— Один, Григорий Павлович.

— Чувствую, что не по службе.

— Правильно чувствуете.

Глобус расплылся в довольной улыбке:

— Дело житейское. Я сейчас шепну мэтру, чтобы уровень был!

— Только…— начал было капитан, но швейцар засмеялся:

— За кого вы меня принимаете? Шепну об одном, чтобы не мытарил.

Он действительно что-то шепнул молодому, довольно потрепанному метрдотелю и, когда тот вальяжным жестом руки пригласил Панина в зал, пожелал капитану приятного аппетита.

Свободные столики в зале были. Не слишком много, но рассадить тех, кто маялся у закрытых дверей, можно было без труда.

— Вы хотите сидеть один? — спросил метрдотель.

— Хорошо бы.

— Подальше от оркестра?

Панин кивнул.

Его усадили за маленький столик для двоих у колонны. Официант тут же положил перед ним карту. Не раскрывая ее, капитан спросил:

— Что порекомендуете?

— А что вы будете пить? Коньяк, водку, сухое?

— Хорошо бы джин с тоником,— сказал Панин.

— Если вы не возражаете, джин я принесу вам в графине.— Официант дал понять, что остальным посетителям этот напиток не полагается.— У нас «Бифитер».

— Прекрасно! — веселея, сказал Панин и подумал: «Ай да Глобус, ай да швейцар!»

— Рекомендую — черную икорку, столичный салат, приготовим свеженький,— счел нужным особо подчеркнуть официант.— Первое не будете?

— Нет.

— Тогда осетринку по-монастырски…— Он что-то еще сказал, но Панин не расслышал: за соседним столиком сидел Данилкин и смотрел на него.

— Принимается? — спросил официант.

— Принимается,— машинально ответил Панин, отводя взгляд от режиссера. Меньше всего ему хотелось сейчас выслушивать упреки Данилкина. А уж в том, что такие упреки могут быть злыми и ядовитыми, у старшего оперуполномоченного сомнений не было.

Он демонстративно развернул стул и с повышенным интересом стал разглядывать сделавших перерыв оркестрантов. Некоторые из них двинулись по коридору, ведущему в кухню. Наверное, у них там была своя комната. Двое остались на сцене — молодой сухощавый скрипач с надменным лицом и ударник. Тоже сухощавый, но улыбчивый и с добрыми глазами. Он с интересом разглядывал посетителей, среди которых у него было немало знакомых. Кому-то подмигивал, кого-то приветствовал взмахом ладони. А скрипач достал книжку с яркой обложкой серии покетбукс и углубился в чтение. Панин разглядел название. Это были «Сатанинские суры» Рушди на английском языке.

— Разрешите? — раздался голос. Александр оглянулся — Данилкин стоял рядом со столиком. В одной руке у него была бутылка коньяка, в другой — боржоми.

Панин молча показал на стул. Режиссер поставил на стол свои бутылки — марочный грузинский коньяк был уже ополовинен — и тяжело сел. С минуту он молча смотрел на Панина, и тот не увидел в его глазах злости. Скорее, усталость.

— А вы, капитан, в миноре,— наконец сказал Данилкин.

— Майор,— поправил Панин, ощетинившийся в ожидании крутого разговора.

— Так это же прекрасно! Есть повод! — Данилкин взялся за бутылку, чтобы разлить коньяк, но Панин прикрыл свою рюмку ладонью.

— Что так? — удивился режиссер. В его удивлении не было никакого наигрыша. Только искреннее удивление. Панину стало стыдно за свой жест.