«Трест»: легенды и факты - [22]

Политическое сближение Марии Владиславовны и Стауница закончилось тем, что они сблизились как любовники, причем со стороны обоих проявлялось, кажется, вполне искреннее чувство. Стауниц окружил Марию Владиславовну особым вниманием. Дело доходило до того, что, по некоторым свидетельствам, свою жену он заставлял обслуживать Захарченко. Об отношении Марии Владиславовны к Опперпуту говорит, в частности, ее письмо жене Рейли Пепите Бабадилье в мае 1927 г. (уже после их бегства из Москвы): «Конечно, все прошлое говорит против него. Вся моя душа возмущается против него. Но когда я подумаю о том, что он один из многих тысяч посмел восстать против всемогущества ЧК, нашел в себе силы сбросить величайшее бремя, я чувствую, что подло отворачиваться от него и отказывать ему в помощи в такую минуту… Твердо считаю, что мы должны помочь ему реабилитироваться и искупить прошлое своей собственной кровью или кровью своих недавних хозяев. Он говорит, что такова его собственная цель…»

Сближение Захарченко и Опперпута не осталось, конечно, в тайне от КРО ОГПУ. Решили, по-видимому, так: Стауниц будет получать важные и ценные сведения от Захарченко. Однако, судя по тому, что произошло позднее, когда Стауниц и Красноштановы бежали из Москвы в Финляндию, можно предположить, что Стауниц, каким-то образом узнав о предполагаемом конце «Треста», решился на новый поворот. Сообщив любовнице и Радкевичу все, что знал о «Тресте», это он и уговорил их немедленно уходить, чтобы не оказаться в руках ОГПУ.

* * *

Пожалуй, как раз к 1925 году «Трест» достиг пика своей деятельности. В «евразийское движение» удалось внедрить «трестовца» А. Лангового. Он даже выступил на евразийском съезде в Берлине, доказывая, что идеи евразийства быстро укрепляются в России. «Успехи трестовской легенды» достигли такой степени, что Якушев и др. повели политическую интригу с целью усугубления разногласий между Врангелем и Великим князем Николаем Николаевичем. В письме к Врангелю Якушев критиковал Великого князя за некоторые неверные высказывания и выражал желание установить более близкие связи с Врангелем.

Историки до сих пор спорят о причинах ликвидации легенды «Треста» весной 1927 года. Выдвигается много различных версий. Некоторые считают, что примерно к концу 20-х гг. «Трест» выполнил свою задачу, поскольку российская Белая эмиграция за десятилетие во многом израсходовала боевой запал, почерпнутый в борьбе с революцией. Если, как писал один эмигрант, в компартии становилось меньше «помазанных» и больше «примазавшихся», то и в эмиграции идейная сторона со временем отходила на второй план. Отодвигали ее тяготы эмигрантской жизни прежде всего. Не приходилось эмиграции слишком рассчитывать и на иностранную поддержку: к этому времени «полоса признания» СССР уже завершилась. Другие полагают, что «Трест» не мог больше существовать из-за раскола, который стал выявляться в вопросе тактики борьбы с большевиками. Внедрение в «Трест» Красноштановых (особенно Марии Захарченко-Шульц), выступавших за немедленный террор, могло все больше привлекать к «Тресту» людей, связанных с Кутеповым. В этом случае ОГПУ рисковало утратить контроль над «Трестом».

По мнению третьих, сильный удар по «Тресту» нанесла «эпопея» Шульгина. Даже гибель Рейли не могла настолько подорвать веру в «Трест». Она, в конце концов, воспринималась как нечто неизбежное в тех жестоких обстоятельствах, которые окружали «Трест». И нетрудно было понять, что как бы ни был силен «Трест», срывы и провалы могли быть и у него. Но как было понять историю с Шульгиным? Если «Трест» свободно пропустил его через свое «окно», столь же свободно «возил» затем по России и, наконец, через то же «окно» благополучно выпустил за границу, то не означало ли это, что «Трест» обладал возможностями самого ОГПУ? Ведь трудно было представить, что ОГПУ мог оставить «без присмотра» столь крупную политическую фигуру, какой был Шульгин. Значит, «Трест» почти наверняка действовал по указаниям ОГПУ. Конечно, «Трест» выиграл, получив от Шульгина книгу, в известном смысле даже рекламирующую послереволюционную Россию, но он и проиграл, усилив против себя подозрения у эмиграции. Что касается самого Шульгина, то он после выяснения, что его «возило» по России ГПУ, оказался, по его же словам, «в смешном и глупом положении». Как литератор он надолго замолчал, а позднее и совсем отошел от политической деятельности. Однако, несмотря на, казалось бы, целый ряд соображений в пользу «отработанности» «Треста», руководство ОГПУ не спешило его ликвидировать. На одном из совещаний В. Менжинский говорил, что можно было бы разыграть сценарий провала «Треста» в результате «обнаружения» его ОГПУ, но это способно привести к усилению кутеповского террора. Надо поэтому подождать и посмотреть, как будут развиваться события.

Но Стауниц-Опперпут уже понимал или ощущал надвигающуюся грозу. Он мог скрыться один, но поступил по-другому. О том, что надо «уходить» сообщил своим «кутеповским товарищам». Гога Радкевич пошел через «окно» в польской границе вместе с двумя новыми агентами Кутепова – Каринским и Шориным. А в ночь на 13 апреля 1927 г. в «окно» на финской границе прошли Опперпут (он приехал из Москвы) и Захарченко-Шульц (она была в Ленинграде). Опперпут, уходя, оставил у себя на квартире записку для жены, что скоро она услышит о нем как о международном авантюристе и, скорее всего, из Америки. А в Ленинграде на конспиративной квартире оказалась другая опперпутовская записка. В ней было сказано, что он, Опперпут, покидает СССР, но за сохранение тайн ОГПУ требует 125 тыс. рубл. Когда Артузову показали эту записку, он в сердцах произнес: «Конец ‘Тресту’!»