«Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика - [6]

Прошли годы. Моше отслужил в армии, был ранен во время Шестидневной войны, окончил университет, вернулся к вере предков, женился на религиозной девушке, поднял трех сыновей и двух дочек. Хаим преуспел в стране неограниченных возможностей: под старость он владел сетью бензоколонок, и нищая жизнь в маленьком польском местечка стала казаться ему придуманной, вычитанной в старой книжке. С Вандой он никогда не ссорился, она была ему хорошей женой, а Вацлав, управляющий бензоколонками, почтительным сыном.

Связь с отцом Моше поддерживал в основном по телефону. Несколько раз он приезжал в Нью-Йорк, показать дедушке внуков, а внукам Америку. Его отношения с Вацлавом не сложились, нет, они не враждовали и не ругались, внешне все выглядело весьма корректно, но ни тепла, ни родственной близости так и не возникло.

На похороны Ванды Моше не приехал, ограничился телеграммой с соболезнованием и телефонным звонком. Годы, проведенные в яме, почти изгладились из его памяти. Он смутно помнил холодные ночи, помнил, как Ванда приносила им чугунок с углями, и отец накрывал его одеялом вместе с чугунком. Голове становилось нестерпимо жарко, а ноги по-прежнему терзал мороз. И вонь… навозная вонь, казалось, навсегда впиталась в его кожу. Моше не жалел денег на дорогие одеколоны, и, хоть по еврейскому закону мужчинам не подобает благоухать, подобно женщинам, этот параграф он не выполнял.

Когда жарким январским полуднем в телефонной трубке раздался голос Вацлава, Моше не удивился. Он давно ждал этого звонка и был готов к неизбежному.

— Отец умирает, — прямо объявил Вацлав. — Врачи сказали — остались считанные часы. Приезжай.

Моше не успел, Вацлав позвонил слишком поздно. Когда же Моше попросил отвезти его в морг, взглянуть на отца, Вацлав возразил:

— У нас так не принято. Через два дня, на похоронах, ты его увидишь. Так будет лучше. Для тебя. Ты даже не представляешь, как обезобразила отца болезнь. А в морге его приведут в прежний вид.

— Что значит — приведут? — не понял Моше.

— У них есть специальные косметические средства, — пояснил Вацлав. — Ведь мертвые не чувствуют боли. Я оставил им старую фотографию отца, и они сделают так, чтобы все стало по-прежнему.

— Зачем? — удивился Моше. — И для чего ждать два дня?

— У отца была большая компания, много служащих. На похороны соберутся сотни людей. Придут отдать последнюю дань уважения. Поэтому он должен выглядеть достойно. Так у нас принято.

— Понятно. А вот у нас принято хоронить как можно быстрее, и не показывать покойника тем, кто пришел проститься.

— Ну, — развел руками Вацлав, — в каждой стране свои обычаи и обряды.

— Послушай, — вдруг сообразил Моше, — а на каком кладбище будут хоронить отца?

— Что значит — на каком? — пришла очередь удивляться Вацлаву. — Его положат рядом с женой, моей мамой. Разве может быть иначе?!

— А-а… — закашлялся Моше, — разве она лежит на еврейском кладбище?

— Конечно, нет! Она похоронена на общем, христианском.

— Но отец — еврей, и должен лежать на еврейском.

— Кому должен? — нахмурился Вацлав. — Он давно расплатился со всеми долгами. Если он кому и должен, то моей матери, которая спасла его от рук нацистов. И тебя, кстати, тоже.

— Верно, — согласился Моше. — Я всегда помню, кому обязан жизнью. Портрет твоей мамы висит у меня в гостиной на самом почетном месте. Я детям о ней рассказал, и надеюсь, внукам тоже доведется. Но все-таки…

— Давай вернемся к этой теме чуть позже, — перебил его Вацлав. — Нас ждет нотариус.

— Нотариус? Для чего?

— Отец оставил завещание, и нотариус обязан нас с ним познакомить.

— Но почему сейчас? Разве нельзя подождать, хотя бы до окончания похорон?

— Так у нас принято. С завещанием не тянут. Мало ли что там написано. Вдруг окажется, что отец оставил все имущество еврейскому благотворительному фонду или христианской Армии спасения, и мы не имеем права пользоваться доходами от его предприятий даже один день.

В большом холле солидного офиса Моше увидел в зеркале себя рядом с Вацлавом. Все-таки они походили друг на друга. И хоть тонкие черты лица Вацлава напоминали рыжеволосую красавицу-мать, но кряжистая фигура и манера двигаться — явное наследство отца — были у них с Моше одинаковыми.

В завещании не оказалось ни слова о благотворительных фондах или Армии спасения. Две трети состоянии отец передал Вацлаву и одну треть — Моше.

«Справедливо, — подумал Моше. — Ведь Вацлав вместе с отцом создавал эту сеть бензоколонок, управлял ею, вкладывал силы и душу. А я… я был занят своими делами за много тысяч километров отсюда. Даже звонил всего раз в три-четыре месяца».

— Ты знаешь, во сколько оценивается твоя доля наследства? — спросил Вацлав, кода они, выйдя из кабинета нотариуса, медленно спускались по заснеженной лестнице.

— Понятия не имею. Наверное, несколько сот тысяч долларов, — осторожно предположил Моше.

— Сот тысяч, — усмехнулся Вацлав. — Когда у тебя рейс обратно?

— Через десять дней, — ответил Моше. — Отсижу семь дней траура и домой.

— Ты ведь туристским классом прилетел? — продолжал расспросы Вацлав.

— Конечно, туристским.

— Ну, так позвони и обменяй на бизнес-класс. Теперь ты можешь себе ни в чем не отказывать.