Трави трассу! - [2]

Старая рехнувшаяся корова, подумал Уилл, когда его втолкнули в камеру, и за ним с грохотом захлопнулась дверь.

Прошло еще некоторое время, прежде чем он заметил, что в КПЗ он не один.

– Ну что засадили тебя? – ухмыльнулся пухлолицый юнец, протягивая Уиллу сигарету, а потом гордо добавил: – Я сам получил три года.

Вытаскивая из пачки «B amp;H», Уилл непроизвольно поежился, скорее от последствий выброса адреналина, чем от холода. – Я ожидал штрафа, вот и все…

– Такова жизнь, парень, сечешь?

Уилл испытал благодатное воздействие курева. В настоящий момент оно перевешивало недостатки того, что курением он поддерживает вивисекторов из табачной индустрии. Он решил вести себя вроде как по-дружески.

– А ты что сделал?

– Моя профессия – взлом, – самодовольно поведал юнец. – Вытащу тебе все, что захочешь. Впрочем, телик там, куда ты поедешь, тебе ведь не понадобится, а?

– Не думаю, что ты мне можешь его добыть, поскольку сам едешь туда же, – Уилл сплюнул.

В его глазах, взломщики были последним отбросами. Взлом – это не праведная кража, как скажем, продуктов в магазине. Красть у обычных людей, которые просто пытаются свести концы с концами, это не то, что красть у крупных компаний, которые в своих бухгалтерских отчетах все равно делают скидки на столько-то процентов потерь и которые все равно могут это себе позволить. Взломщики не хотят изменить систему, они хотят всего, что она может им дать, и плевать им, по чьим головам они идут, чтобы все это получить. Несмотря на все их разговоры о старых добрых временах, об их уголовной чести и «не сри у себя на пороге» трепе, они не задумываясь, стырят под заказ телик своей бабушки или ее инвалидное кресло лишь бы добыть себе новые отмычки или колеса.

– Если, как выйдешь, тебе понадобится помощь, – продолжал жирнолицый, – у меня есть один парень.

Уилл потерял к нему интерес. У него своих проблем хватало, и то, как зарабатывал себе на жизнь его временный сокамерник, к ним не относилось. Ничто теперь не имело значения, кроме того, как выжить эти шесть месяцев взаперти. Звучит словно пожизненное. А как же трасса? Из борьбы он теперь почитай что выпал.

Удовлетворение ему доставлял лишь тот факт, что сотня других неформалов или экстра-зеленых, как они еще себя звали, станут на его место в митингах протеста. Со всей страны они придут. Одни – стопом, другие приедут на своих ярко раскрашенных дряхлых колымагах – автобусах или машинах скорой помощи, – обреченных когда-то прошлыми хозяевами, но обретшие вторую жизнь благодаря тем, кто отвергает одноразовую культуру Ингерландии двадцатого столетия. Со всех уголков этого дурацкого острова они придут сказать строителям дорог, политикам и генералам Вавилона «хватит, пора кончать».

– … если хочешь, дам тебе его телефон.

Уилл встряхнулся. Этот крысеныш был так полон собой, что даже не заметил, что Уилл не слушает ни слова из того, что он говорит.

– Да, конечно, я подумаю.

– Подумай, парень, я ему скажу, что ты в порядке.

Глупый говнюк, подумал Уилл. За дверью камеры предварительного заключения послышались шаги, потом в замке повернулся ключ и внутрь вошел бобби.

– Ладно, подонки, фургон ждет. Давайте, шевелитесь…

Стоя посреди улицы спиной к гигантской кирпичной громадине, зовущейся Пентонвиль, Уилл впервые вздохнул полной грудью. Нельзя сказать, что воздух на Калейдониен-роуд был хоть сколько-нибудь свежее атмосферы на прогулочном дворе. Но при всех своих дизельных выхлопах и реве дорожного движения этот воздух был приправлен сладким ароматом свободы.

Уиллу не хотелось думать о шестимесячном периоде своей жизни со всеми его дурацкими ограничениями и мелочной мстительностью вертухаев. Как будто недостаточно того, что тебе отказали в свободе, эти задницы еще и думают, что им самим господом богом дано право наказывать тебя. Все это было устроено, чтобы тебя унизить, сломать твою индивидуальность и превратить в какого-то там послушного ребенка без единственной собственной мысли. Ну, если они думали, что полгода взаперти заставят его присоединиться к их крысиной гонке, они еще попляшут. Ну и что, что после тюремного парикмахера у него осталась сравнительно аккуратная голова, Уилл ведь все равно не намерен проситься на работу в магазин или в банк. Что за бред. Как будто там возьму такого как он. Ни в коем разе.

Уилл был безработным и гордился этим. А что он собирается делать? Пойдет проверит, как дела в сквотах на Хэкни, выяснит, где тусуются Жонглер и Пройдоха, подаст на пособие по безработице, а потом подключится к борьбе.

Оглядев Колли-роуд, Уилл вспомнил, чего ему больше всего не хватало эти полгода в кутузке. Общества женщин. Теперь они как будто обступили его, и все до единой они казались красотками. Полгода уворачиваться от бывших крутых мужиков, которых тюремная жизнь превратила в печальных старых педерастов, и полгода ночей лишь с правой рукой для компании, чтобы скрасить одиночества – трахаться Уиллу после этого хотелось аж жуть.

2

Уилл перешел через улицу к парикмахерской. Очереди не было, потому он сразу сел в кресло. Парикмахер поглядел на него поверх развернутой газеты слегка озадаченно. Глянув на себя в зеркало, Уилл увидел подбритый затылок и подбритые же виски, какие ему устроили в тюрьме, и понял недоумение парикмахера. Но он также понимал, что так и будет чувствовать себя не в своей тарелке, пока не избавиться от тюремной прически.