«Травести» - [3]

Оля вспомнила пронзившую висок иглу, нескончаемо долгую ночь, и задумчиво произнесла: — Да. Вы знаете, было так больно, что мелькнула даже такая мысль.

— Вот и хорошо, — застрочил ручкой оперативник. — Значит, суицидальные наклонности подтверждаете.

Кивнула, не слыша вопросов. Голова плыла. Начало действовать снотворное. Оля осторожно зевнула и рассеяно посмотрела на неопрятного посетителя.

— Вот и все. — Здесь, пожалуйста, поставьте подпись. — Оперативник, тонко чувствуя настроение потерпевшей торопливо заполнил форму опроса:

Оля занесла над исписанным листком ручку. Голова была занята решением непростой задачи: «Подпись? Что–то знакомое».

Наконец решилась. Вывела крупную «О», добавила завиток и закончила коротким «ля».

Старлей хмыкнул, однако бережно уложил листки в папку и куда доброжелательней глянул на безалаберную «малолетку».

«Надо же, и чего этим дурам не хватает? — вдруг отметил он блеснувшие в марлевом разрезе глаза и замер, разглядывая неровные кустики белоснежных волос торчащие из под повязки. — Симпатичная, наверно? Дура, одно слово». Однако долго забивать голову чужими делами затурканный текучкой сотрудник милиции себе позволить не мог. Дежурно посоветовал выздоравливать и удалился, оставив на полу куски серой грязи.

Отказ в возбуждении уголовного дела прокурор «заштамповал» в тот же день. А Олин паспорт, вместе с прочей, не заслуживающей внимания ерундой, предусмотрительно подобранный одним из «чернокурточников», навсегда сгинул в ближайшем мусорном баке.

Коллеги по театру, конечно же, волновались. Еще бы, вертихвостка едва не сорвала два спектакля. Однако администратора, отправленного на дом к прогульщице встретил ее супруг. Петька, третий день «идущий в пурге», решив вдруг, что жена в очередной раз устроила ему скандал и сбежала к подружке, матерно пояснил, что эта «шалава» наверняка, как обычно шляется по мужикам, а следить за ее легкомысленным поведением он не намерен.

Оформить прогул и вывесить на доске объявлений приказ — дело нехитрое.

«Хорошо, что сразу проявила сущность, — рассудил кадровик, внеся в Олину трудовую короткую запись. — Вернется, получит, а нет, так и суда нет. С нас и спрос небольшой».

Прошла неделя. Оля притерпелась к казенной похлебке, начала потихоньку вставать. Сначала от кровати к кровати, потом по стеночке, а потом и вовсе уверенно, пошла. Первый визит в туалет оставил неизгладимое впечатление. Она, почему–то была твердо уверена, что разбитому, заклеенному скотчем, унитазу в нейрохирургии не место. Про душевую, заглянув в покрытую толстым слоем плесени каморку, больше старалась не вспоминать.

Незаметно пришло время снимать швы. Оля конечно запомнила неосторожно вырвавшуюся фразу милицейского дознавателя, но почему–то совсем не беспокоилась: «Ну, порезалась? Подумаешь. Заживет».

Из разговоров с врачами поняла, что попала в больницу после неприятного инцидента. Было это насилием или все случилось почти по обоюдному согласию, врачи не выясняли. Общеизвестно, частичная амнезия, как правило, вышибает именно критические, травмирующие психику, воспоминания, цепляя по ходу и остальное. Тем более, что, как выяснилось, у девчонки, несмотря на малолетство, оказалась вполне активная взрослая жизнь.

«Ну, знать, сама выбрала. Дело хозяйское, — рассудили привычные ко всякому «аварийщики тысячекойки». — А раз уж менты криминала не нашли, то наше дело десятое. Меньше бумажек. Только заикнись, так потом адвокаты, следователи экспертизами и объяснительными замордуют».

Придя на процедуру Оля терпеливо дождалась своей очереди и вошла. Сестра глянула в книжку, умело срезала подсохшие бинты. Но кожа лица, стянутая, как думала Оля, марлей, почему–то не почувствовала облегчения. Нитки вынимала не так ловко, но тоже быстро. Несколько раз прилично дернуло болью, но Оля стерпела.

И как? — поинтересовалась у сестры пациентка.

— Нормально, — глядя в угол, отозвалась, сжав губы, медичка. — Все зажило, нагноений нет. Вы свободны.

Олю удивила сухостью ответа. Однако, решила не обращать внимания. Выйдя в коридор присела на стоящий рядом диванчик. И услышала, как за дверью прозвучал отчетливый голос медички. Видимо телефон в кабинете не отличался качеством, поэтому сказанное можно было расслышать даже не напрягаясь.

- .. Каждое ночное дежурство пьяный. Только и называется, что хирург! Да козел он… Вечно, нажрется и под халат лезет. Отбиваться замучилась. Так он еще и девчонку изуродовал. К нам с «травмы» попала. Изнасиловали, и лицо бритвой порезали. Жаль девочку. Ей еще жить да жить, а этот коновал даже края заровнять поленился, сволочь очкастая. Кому она теперь такая…

Дальше Оля не слушала. Незряче натыкаясь на пациентов и врачей, побрела в палату.

Вошла, и тут же повисла тишина. Так же тихо было, когда умерла тетя Маша, та самая старуха, Олина соседка.

Охнула и мгновенно уставилась в окно поступившая с бытовухой, девчонка. Вильнув взглядом, уткнулась в кроссворд лежащая у окна толстуха.

Оля оглянулась. Наконец увидела маленькое, круглое, стоящее на непрочной проволочной ножке, зеркальце.

Петровна дернулась, чтобы перехватить, но не успела. Оля поднесла стеклянный кружок к глазам, и охнула. В потрескавшейся амальгаме отразилось не лицо. Изорванная рваными шрамами рожа не могла быть лицом. Одна губа, хищно разрезанная пополам, открывала ряд зубов, зато другой уголок, свернутый в узел, заставил содрогнуться в отвращении.