Travel Агнец - [2]

тем, что они однажды вспомнили, фотографиями — обо-знатушки-перепрятушки — из коричневого чемоданчика, с тем самым порядком, который большинство честно принимает за свое прошлое, искренне веря в его единственность и неповторимость и оберегая подаренную им сумму иллюзий в качестве своего жизненного опыта (опыт не трожь, падла, опыт — это святое, а также ропот, топот, шепот, клекот, стрекот и другие рифмы, «редко когда долетающие до середины Днепра»), который однажды покидает некоторых, и тебя в том числе, утягивая за собой пространство и время, чтобы смениться болью и опустошенностью. — Вот это лучше, про боль — это мы понимаем. — Но наступает день, когда все возвращается…

Есть люди, которые ходят на двух ногах, хватают что попало руками и, в принципе, уже освоились с наличием головы. Конечно, у них еще не все идет гладко, возникают отдельные сложности, трудности с координацией движений, ко тысячелетия со Дня творения не прошли для них даром. Они смирились со своим происхождением от обезьяны, они политически корректны, они имеют мнение по любому поводу, с уважением относятся к сексуальным меньшинствам (или их уже большинство?), афро-американцам и монголо-татарам, строго блюдут свою privacy[2] и умеют пользоваться бытовой техникой. Проблемы выбора и свободы воли для них не существует —…что характерно, раньше у всех женщин во влагалище были зубы, острые как у рыбки пираньи… — а существует только широкий выбор проблем —…и мужчины боялись к ним приближаться… — которые они самоотверженно создают и решают на протяжении жизни и —…интересно, их нужно было чистить два раза в день?.. — как правило, не по своей воле. Есть люди, которые тоже ходят на двух ногах, но на четырех им было бы удобнее, сподручнее. — Ах, как это режет слух! неужели она ничего не чувствует? — Она чувствует, это она так развлекается, а вы уже и купились. — И чтобы без рук. Чтобы еда — в миске, спать — помногу, а голова на то и дана, чтобы ею есть. То, что в миске. — С волей у них все обстоит еще печальнее, чем у первых. Если первые иногда чувствуют ее наличие, то у вторых она — рудимент. — Говорят, что каждому дан шанс. Что каждый — сын Божий.

Я готова в это поверить. Но, вероятно, не каждому дано узнать, что шанс — дан. Это такая юридическая тонкость, еле заметный нюанс, но опытный юрист сразу поймет, что к чему. — Я буду исповедоваться только в присутствии моего адвоката. — Есть люди, которые как камни или песок — неорганический мир — воли у них нет совсем. — «Нарушители режима будут съедены!» — И они до сих пор еще люди и вынуждены нести это бремя, даже не нести, а вяло елозить под ним, потому что для перевоплощения в камень или коралл нужно предпринять усилие ее. Воли значит. Но так как воли нет даже на то, чтобы перейти в состояние, в котором ее не бывает по определению, то они по-прежнему люди. — «Некоторые разновидности Ада имеют вид возникших в результате пожара городских развалин и адские духи обретаются в оных, находя в них себе укрытие. В более скромных случаях Ад состоит из заурядных построек, расположением своим напоминающих улицы и переулки…» — И их так много, их становится все больше и больше… — если все окутано пеленой майи, то деление на мужчин и женщин — тоже иллюзия?.. — и кажется, что они размножаются вегетативно, при помощи черенков и отводков…

И есть люди, которые только снаружи люди. По совокупности морфологических признаков. — Вы уже залипли, голову даю на отсечение, вы уже пытаетесь узнать себя. Главное, не суетитесь, может, вам вообще не место в этом тексте? — И пока они маленькие, у них внутри есть что-то человеческое, и они поддаются воспитанию и обучению, и даже лучше, чем нормальные, но с каждым годом все сложнее, и однажды что-то в них лопается, или раскрывается, распахивается, как воронка, как жерло, и дна не видно, и оттуда начинает лезть инородное, непримиримое, безликое. — И рож дается такой человек, а у него дедушка всю жизнь самураем работал, и отец самурай, и не какие-нибудь рядовые самураи, а с положением —…Besa me, besa me mucho!.. — а бабушка прожила тридцать лет с дедушкой и хотя чувствовала неладное, но объясняла по-человечески, и ее несло этой самурайской волной, а она не могла с ней совладать, сил не хватало, и она бегала по вернисажам, дружила с космонавтами, переклеивала обои раз в три месяца, меняла любовников, читала книги запрещенных писателей, которые конфисковывались по приказу ее мужа, устраивала скандалы, словом, жила «невероятно насыщенной жизнью», а маму просто, уже не спрашивая, засосало всем этим самурайским кланом, и у нее крыша съехала еще до рождения человека, и она стала психиатром. Самурайским. И они все пытаются жить как люди, и рожали вроде как человека, и родилось по форме нечто вполне пристойное, но оно растет, оно качает права, оно стебается, а окружающие пытаются сунуться с вопросами — а ты девочка или мальчик? — и оно на них так пристально смотрит и отворачивается, и окружающие нервничают — в кого это оно у вас такое? — а оно — ни в кого, оно — во что. В то самое место, откуда папа и дедушка. Дитя клана. Полукровка. Дочь самурая.