Трава поет - [63]

Нередко днем Мэри смотрела на Мозеса украдкой — совсем не так, как хозяйка приглядывает за работающим слугой: нет, она смотрела с испугом и любопытством, вспоминая привидевшиеся ей сны. Каждый день Мозес ухаживал за ней, смотрел, что она ела, приносил хозяйке еду, даже несмотря на то, что она его об этом не просила, таскал ей маленькие подарки — пару яиц из птичника в туземном поселении или же букетик цветов из буша.

Однажды, когда солнце уже давно село, а Дик все еще не вернулся, она сказала Мозесу:

— Присмотри, чтоб ужин не остыл, а я схожу погляжу, что случилось с хозяином.

Когда она уже надевала в спальне куртку, раздался стук в дверь и Мозес сказал, что сходит сам, а мадам лучше не бродить в одиночку по бушу после наступления темноты.

— Ладно, — беспомощно отозвалась Мэри, стягивая с себя верхнюю одежду.

Однако с Диком ничего не случилось. Он возился с волом, сломавшим ногу. Потом, неделю спустя, когда Дик снова надолго задержался и Мэри уже стала беспокоиться, она не предприняла ни малейшей попытки узнать, не случилось ли чего с мужем, из опасения, что туземец, вот так просто и естественно, снова проявит заботу о ее благополучии. Теперь Мэри дошла до того, что стала рассматривать все свои поступки только лишь под одним углом: любой ценой не дать Мозесу возможности упрочить те новые человеческие отношения между ними, повлиять на которые она была не в состоянии и могла лишь пытаться их избегать.

В феврале Дик снова слег с малярией. Как и в первый раз, у него резко начался приступ, который, несмотря на краткость, оказался очень тяжелым. Как и прежде, Мэри с неохотой отправила миссис Слэттер с посыльным записку, в которой просила вызвать доктора. Врач, подняв брови, оглядел неряшливый маленький домик и поинтересовался у Мэри, почему они не последовали его предыдущим рекомендациям. Она не ответила.

— Почему вы не вырубили кустарник вокруг дома? Там же плодятся комары.

— У мужа не хватает работников.

— А времени болеть у него, значит, хватает?

Доктор вел себя дружелюбно, грубовато-добродушно, однако в его отношении чувствовалось равнодушие. Проработав много лет в сельской местности, он научился сбрасывать со счетов потери. Речь шла не о деньгах, которых, в случае с Тёрнерами, он знал, что никогда не увидит, нет, речь шла о самих пациентах. Эта семейка представлялась ему безнадежной. Об этом свидетельствовали нечиненые изорванные оконные занавески, выгоревшие от солнца настолько, что приобрели грязно-серый оттенок. Повсюду можно было увидеть свидетельства сломленной воли. Сюда даже не было смысла ехать — он зря потратил время. И все же, в силу привычки, он стоял над дрожащим, горящим от жара Диком и давал советы. Врач сказал, что Дик измотан до предела, одна кожа да кости, и в таком состоянии он может подхватить все что угодно. Доктор старался говорить как можно более сурово, стараясь напугать Мэри и заставить ее действовать. Однако во всем ее поведении чувствовался невысказанный, апатично-равнодушный вопрос: «А зачем?» Наконец врач уехал с Чарли Слэттером, напустившим на себя язвительно-неодобрительный вид. При этом Чарли не мог отогнать от себя мысль, что, когда ферма Дика перейдет к нему, он заберет себе проволочное ограждение от загонов для кур, а со временем найдет применение и ржавому листовому железу, из которого были сделаны крыши жилого дома и прочих строений.

Первые две ночи после того, как Дик заболел, Мэри просидела возле него, устроившись на жестком стуле, чтобы не заснуть, поправляя одеяло, которое муж то и дело пытался сбросить. Однако Дик переносил болезнь лучше, чем в прошлый раз; теперь он не боялся, зная, что приступ рано или поздно подойдет к концу.

Мэри не предпринимала попыток надзирать за работой на ферме, и все-таки два раза в день, чтобы успокоить Дика, она обходила ее с проверкой — бессмысленной и формальной. Работники в поселении бездельничали. Мэри знала об этом, но ей было все равно. Она едва ли удостоила взглядом поля: дела фермы полностью и окончательно перестали ее трогать.

Днем, приготовив Дику прохладительные напитки (ничего другого, кроме них, он не потреблял), Мэри усаживалась возле его постели и погружалась в привычное состояние апатии. Сознание хаотично выхватывало из памяти то один, то другой эпизод из ее прошлой жизни. Однако теперь она окидывала взглядом былое без сожаления. У Мэри не возникало желания вернуться в прошлое. Она полностью утратила чувство времени. Она поставила рядом с собой будильник, для того чтобы не забыть своевременно, через равные промежутки, давать Дику питье. Мозес регулярно, как обычно, приносил Мэри подносы с едой, которую она механически жевала и глотала, не осознавая, что именно она ест, не замечая, что порой, откусив пару раз, она откладывала вилку и нож, забывая закончить трапезу. На третье утро, когда Мэри взбивала молоко с яйцом, которое Мозес принес из поселения ей в подарок, туземец спросил:

— Мадам ложилась спать прошлой ночью?

Он задал вопрос в своей обычной простодушной манере, которая всегда ее обезоруживала, в результате чего она не знала, что отвечать.