Транзит Сайгон-Алматы - [50]

Поставив один из сложенных здесь же деревянных ящиков на попа, я уселся на него и занял выжидательную позицию со своей винтовкой. Передо мной открывался неплохой обзор на объект и действия группы. Несколько партизан, включая самого дядю Хоя, ловко, по-обезьяньи взобрались на мощные стволы раскидистых дубов вокруг дансинга. Вооружившись кусачками и секаторами, они разрезали сетку, которая с неприятным металлическим шелестом тут же заскользила вниз, на землю. Изнутри раздались встревоженные крики, звон бьющегося стекла и женский визг. Влетев в окна, по танцполу подобно неуклюжим теннисным мячикам поскакали гранаты. Началась стрельба. Я спрыгнул с ящика, переложил его на землю плашмя и лёг на землю, поставив локти на него. Взяв в оптический прицел дверь пожарного выхода, я сосредоточился, стараясь достичь полной тишины в голове, как меня учили на триста седьмой базе. Когда показался первый солдат с автоматом наперевес, мне оставалось просто нажать на спусковой курок. Правда, офицер, вышедший вслед за ним, вёл с собой вьетнамскую женщину. Как только рухнул скошенный мной солдат, он крепко схватил её за плечи и выставил перед собой в качестве живого щита. Я, было, прицелился, но опустил винтовку. В этот момент прозвучал целый залп пистолетных выстрелов, и они оба упали на асфальт, обливаясь кровью. Это наши прибежали со стороны главного входа. Хой повернувшись в мою сторону и близоруко сощурившись, громко свистнул и махнул мне рукой. Я вскочил и побежал за товарищами. Мы уходили совсем в другую сторону и на этот раз большую часть пути проделали вдоль берега реки. Оказавшись в районе Тан Тхуан, мы остановились перед воротами большого дома, который я сразу узнал. По этому адресу находилась конспиративная явка и перевалочная база партизан, перемещавшихся между городом и джунглями. Хой постучал условным стуком, и мы вошли. 

Помню, как я проснулся за полночь и посмотрел на часы — не хватало где-то двадцати минут до моего дежурства. Я на цыпочках выбрался в зал, где, притулившись под керосиновой лампой, дядя Хой усердно изучал французский перевод «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса.

— Дядя Хой, — сказал я. — У меня из головы не выходит, мне даже снится… Там ведь были и женщины…

— Ну и что? Война не знает различия полов, — пожал плечами Хой. — К тому же это были проститутки, которые всю жизнь спят с оккупантской солдатнёй.

— Понятно.

Я кивнул, стараясь придать себе действительно понимающий вид, и пошёл на чердак дежурить.

21.

На рассвете, когда мои веки начали наливаться свинцовой тяжестью, я заметил в оптический прицел подозрительное шевеление на краю улицы. Мгновенно встряхнувшись, я обвёл взглядом всю доступную для обозрения площадь и убедился, что случилось самое худшее. Тут и там виднелись пробковые шлемы передвигавшихся гуськом вооружённых людей, вьетнамцев и французов. Я попытался ухнуть совой, но со сна у меня осипло горло и ничего не получилось. Тогда я выстрелил в сторону пробковых шлемов и что есть мочи закричал: «Нас окружают! Подъём!»

С облегчением я услышал, как внизу мгновенно зашевелились наши, которые кто в чём был немедленно приняли атаку и открыли огонь. Видимо, враг не до конца завершил свой маневр с окружением дома, потому что инициатива сразу перешла в наши руки. Мои точечные выстрелы на поражение достигали цели в хорошем, выгодном соотношении к бесполезной трате пуль врагами. В каждом из этих солдат, мне виделся каратель из камбоджийской деревни, участник расправы над семьёй кхмерского проводника. Он говорил мне, что, уходя, они не погнушались утащить с собой скромные запасы риса, рассчитанные на семью. Точно так же, в районе Тан Тхуан каратели, как правило, не только расстреливали и угоняли в лагеря семьи, заподозренные или заведомо облыжно обвинённые в пособничестве коммунистам, но и делили между собой их нехитрое имущество. Так происходило здесь, так происходило во всех пригородах «красного пояса». Отбив врага, мы сразу же приступили к отступлению. Помню, когда мы перешли границу города и оказались в чаще, Хой догнал меня, положил свою руку мне на плечо, и сказал: «Вот теперь подумай и представь себе, что ждёт женщин и детей района Тан Тхуан».

Когда мы достигли базы, нас с Хоем вызвали в землянку к комдиву. Мы застали его нервно расхаживающим вокруг настенной карты окрестностей Сайгона со стаканом горячего крепкого чая в руке. Увидев нас, он кивнул, жестом пригласив садиться на плетёные стулья.

— Как проявил себя братец Туан? — сухо, без лишних предисловий спросил он у Хоя.

Тот посмотрел на меня и так же лаконично ответил:

— В целом хорошо. На высоте.

Комдив удовлетворённо кивнул, подсел к нам за стол и, допив в несколько жадных глотков свой чай, поведал, зачем он нас на самом деле вызвал. Оказалось, что Шланг, обосновавшись в Сайгоне, всё-таки вернулся к своим старым привычкам и связям, и наладил контрабанду опиума в особо крупных размерах, видимо, в целях личного обогащения, хотя он потом и утверждал, что пытался добыть золото для партии. Как бы там ни было, на этом он попался. Судя по имеющимся данным, французская полиция пока даже не догадывалась о его революционной деятельности и связях с красным подпольем, но сам по себе факт его задержания уже вызывал серьёзные опасения на самом верху. По словам комдива Ши Таня, в скорейшем освобождении Шланга был живо заинтересован сам генерал Зиап.