Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV - [98]
Богемное существование во Франции, куда Людмила вернулась в мае 1902 г., не подозревая, что покидает Россию навсегда, оказалось далеким от корочанских мечтаний. Она несколько поостыла к Рене, истратив былую страсть на эпистолярный роман с французским женихом, который вела одновременно с романом с русским любовником. Но и парижанин Бальмонт вышел из центра ее внимания – уж слишком много забот и увлечений принесли ей вновь «обретенная свобода» и «уверенность в личном праве на императив борьбы и завоеваний»[816]. На следующий же день по приезде в Париж она поступает в труппу Рене Пийо (Théâtre Musée Grévin) под псевдонимом Люси Альфе, производным от девичьей фамилии матери. Пара с трудом сводит концы с концами, однако просить материальной помощи у родителей Людмила принципиально отказывается. Они с Рене сожительствуют, предоставив друг другу полную свободу побочных увлечений, чем Людмила шокирует даже видавших виды хозяек дешевых гостиниц, в которых они обретаются[817]. К счастью, Бальмонт, движимый ее отчаянными просьбами (8.VII.1902; 7.VIII.1902; 17.VIII.1902; 24.VIII.1902), в состоянии ссужать пару деньгами, несмотря на ревнивое отношение к связи Людмилы с Рене (30.VIII.1902), который при случае вызволил поэта из рук парижской полиции, куда тот угодил за публичное пьянство[818].
Осенью 1902 г. беременность заставила Людмилу на время отказаться от сцены. Сняв квартиру на богемном Монпарнасе благодаря сезонному ангажементу Рене в театре «Одеон», они становятся завсегдатаями кафе «Сиреневый хутор» («La Closerie des Lilas») – штаб-квартиры художников недавно зародившейся группы «Независимых». Здесь Людмила сходится с никому пока не известным Пабло Пикассо и иными будущими знаменитостями «Парижской школы» живописи[819]. Удаленность от России отнюдь не мешаeт ей быть в курсе жизни русской модернистской культуры. Так, поселившись в Париже весной 1903 г., Вячеслав Иванов нашел здесь модернистское брожение среди русских студентов, ратующих за «культ поэзии и идеализма», что в сочетании с поступающими из России книгами и альманахами заставило поэта воскликнуть по-французски: «C’est un renouveau! Et c’est sûr»[820]. Не случайно, описывая в дневнике столкновения с противниками модернизма, Валерий Брюсов рассматривает Москву и Париж как два фланга борьбы за русское «новое искусство». Если в феврале – марте 1903-го, вместе с Бальмонтом и сотрудниками издательств «Скорпион» и «Гриф», Брюсов ведет правильную атаку на интеллигентский истеблишмент Москвы, который в ответ «изливается в брани – самой неприличной», то в апреле того же года он пропагандирует русское «новое искусство» в Париже, где реакция интеллигенции ничем не отличается от московской. Выступление Брюсова в парижском Обществе русских студентов с докладом о «Задачах искусства» (с которым он недавно выступал в Москве и который будет опубликован в форме статьи-манифеста «Ключи тайн» в первом номере «Весов», 1904) закончилось «эпическим» скандалом, по выражению выступавшего здесь же со стихами Вячеслава Иванова[821]. Людмила не только присутствовала на скандальном собрании вместе с новой страстью Бальмонта – Еленой Цветковской, но и привела туда не понимавшего по-русски Рене Пийо. Брюсов так описал реакцию на свой доклад:
Вылезали какие-то «сельские учителя», как они рекомендовались, и требовали объяснить им, что такое декадентство. Народу было так много, что зала не вмещала, сидели, стояли, толпились, не впускали, было душно, жарко. На 9/10 идиоты. После, однако, остались одни сочувствующие. Соломон Поляков, Поярков, «Иван Странник», Кругликова, Пилло ‹т. е. René Pillot›, Люси, Елена ‹Цветковская› и пр. (Были Ивановы, но ушли.) Пилло сказал речь, по-французски, что бывал на собраниях самого низшего плана, но таких гнусных не видывал. После говорили стихи, пили кофе, etc., etc.[822]
Причем собственно французская модернистская среда, которую Брюсов застал в Париже, поначалу разочаровала поэта, не нашедшего здесь тематики и, главное, «страстей»[823], разрывавших культуру раннего русского модернизма, но для французов бывших уже пройденным этапом. Характерно, что «перевод» французского модернизма в категории, понятные и близкие русскому модернисту, произошел во время визита Брюсова к Рене и Людмиле. «Я был в “La Plume”, это задворки, – записывает он в дневнике. – “Mercure” тоже. Но у Pillot одна дама, кажется артистка, неожиданно заговорила со мной о Верхарне. Я был счастливо удивлен»[824].
Рождение дочери, названной в честь ландышей, цветших на улицах Парижа в мае 1903 г., привело к семейному скандалу: родители Людмилы нашли непристойными обстоятельства появления на свет Анн Люси Мюгет, хотя летом того же года Людмила вышла замуж за Рене – это было условием их осенней работы в Англии. Ребенок осложнил богемное существование пары, ни материально, ни психологически не готовой к уходу за новорожденной. Заботы о Мюгет мешали им общаться с художниками-авангардистами, искать театральные заработки, гоняться за литературными новинками и увлекаться новыми знакомыми. Тем не менее во время осеннего ангажемента в Англии, куда новобрачные отправились с грудным ребенком, Людмила завела роман с Морисом Шломберже, открывшим ей новую сторону французского модернизма – прозу своего старшего брата Жана и его соратника Андре Жида, которые в это время планировали собственный журнал (впоследствии он получил название «La nouvelle revue française» и стал одним из главных органов французской и транснациональной модернистской культуры
