Transhumanism Inc. - [12]

Но Маня на этом не остановилась. Когда мама легла на пятидневный косметический крио-сон, она по тому же номеру квитанции выписала с ее ящика второго такого клопа, заплатила за него со своей кукухи, подключила к своим очкам и стерла всю возникшую переписку до того, как мама вернулась.

Клопа она запустила под мамину дверь, и он сам залез на семейную гордость — фреску «Купание Сетевых Влиятелей», затаившись между погребальной прорубью и вереницей иззябших голых тел. Теперь Маня следила за мамой точно так же, как мама следила за ней.

Из курса биологии Маня помнила — ее жизнь началась с того, что размороженный папин сперматозоид поместили в маму. На биологии, конечно, не объясняли, как бессмертные банкиры общаются на расстоянии с живыми женами. Примерный механизм был понятен, но самой процедуры Маня не видела. Когда папа приходил, мама запирала дверь.

Маня знала, что у мамы есть два режима общения с папой — бытовой обычный и с видеоотчетом для налоговой. Теперь она выяснила, чем они отличаются.

Когда мама общалась с папой в бытовом режиме, все коммуникации проходили только через имплант — мама в это время неподвижно лежала на оттоманке, как будто под наркозом. Смотреть на это было неинтересно.

Зато для налоговой в родительской спальне был выделен целый угол: черная стойка над кроватью, где были объективы, сенсоры и датчики, через которые инспекция могла убедиться, что папа действительно видит, трогает и нюхает маму. Тот же клоп, только во всю стену. Старомодно и солидно, как в лучших домах — «вы намекаете гостям, что вас имеют из банки не со вчерашнего дня», как удачно сформулировал один стилистический влиятель.

Подглядывать за родителями и налоговой было стыдно, но интересно.

Перед папиным приходом мама прихорошилась, завернулась в шелковый халат и опрыскалась духами. Потом она надела свои гостевые очки, легла на кушетку, и по ней поползли пятна света. Через бившие с черной стойки лучи папа мог ее щупать ясным для налоговой образом. Затем мама разделась и…

Лучше бы Маня не подсматривала. Почти такой же двурежимный нейродик модели «FEMA+» (кнут, ствол, сверло, как их только не называли) уже два года был у нее самой.

Ее девайс был даже лучше — он мимикрировал под цвет тела в зависимости от загара и так натурально пристраивался под «адольфычем» на своих наноприсосках, что определить после этого ее биологический пол можно было только по самому «адольфычу». Мальчики таких интим-стрижек не носили, потому что за гендерную апроприацию можно было вылететь сначала из Контактона, а потом и из лицея. Нейродик, что интересно, гендерной апроприацией не считался — он попадал в категорию «empowerment»[3]. Понять эти нюансы Маня даже не пыталась. Их следовало не понимать, а заучивать.

Маня прятала футляр с девайсом в шкафу под бельем, пользовалась им в недоступном надзору углу и хорошо знала, насколько это неприличный предмет. Особенно в активном режиме — когда имплант превращал игрушку в живой и очень чувствительный отросток тела. Прибор можно было надевать в качестве боевой подвески или подключать к сети в режиме «славянка»: дружить на расстоянии с девочками, превращать себя в мальчика, пугать настоящих мальчишек в Контактоне, снимать с подружками молоденьких крэперов — все вот это…

Родители, как оказалось, тоже были людьми. Такими же, как она сама.

Два дня после этого Мане было грустно. Не оттого, что она подсмотрела за мамой, а оттого, что так и не подсмотрела за папой.

Мать видела папу в его среде обитания через свои гостевые очки. Маня много раз пробовала надеть их — но к ее кукухе они не подключались. А мать ничего не рассказывала. Только улыбалась и говорила:

— Там крайне аристократично. Крайне. Карбоновый футпринт как у мамонта…

Маня понимала, что папин карбоновый футпринт не настоящий — именно по этой причине он мог быть таким большим. Никакой настоящей углекислоты из симуляции в атмосферу не выделялось.

Больше ничего узнать про папу было нельзя. Но кое-какая информация про жизнь банкиров, конечно, имелась в сети.

Измерение, где жил отец, вовсе не было пределом возможного. Наоборот, симуляции первых трех таеров считались примитивными. Они в целом повторяли человеческий мир — только улучшенный, с веером невероятных опций. Но снежинка все равно оставалась в нем снежинкой, а былинка — былинкой.

На таерах выше банкир при желании вообще отвязывался от человеческого тела — и становился чем угодно: сказочной птицей, волшебной стрекозой, глубоководной рыбой в океане собственного дизайна… Банкир высоких таеров мог стать, например, лунным светом, утренней зарей или сделанным из лучистой энергии существом, воюющим с такими же странными созданиями. В этих пространствах раскрывались запредельные потенции сладострастия и ярости, о которых люди не имели понятия.

Про обитателей высших таеров даже не ходило особенных слухов. И картинок тоже почти не было — слишком уж отличался от человеческого их мир. Мозг получал особую программу стимуляции, формировал новые нейронные связи, переучивался и развивал способности, не доступные ветхому человеку.

Возникали как бы новые органы чувств (это вообще не поддавалось пониманию), или происходила трансформация обычных — ходили слухи, например, что мозг обучается видеть спектр в два раза шире знакомого людям, и богатый банкир способен воспринимать цвета и звуки, для которых в обычном языке нет слов… Самые верхние уровни обслуживались уже не людьми, а специальной группой банкиров со второго и третьего таеров. Даже понять потребности высших существ можно было только из банки — для этого нужно было переучивать мозг.