ТрансАтлантика - [34]

Не то чтобы он не сознавал: поначалу его сочли тихим дурачком. Араб. Янки. Судья. Ваша легавость. Мохаммед. Махатма. Ахав. Железные Штаны. Еще, неизвестно почему, звали его Сербом. Изображать ирландца или ливанца его не грело. Простая душа предков не для него; он хотел стать наималейшим континентом.

Хотя кое-кто, конечно, желал урвать у него злости. Пусть он споткнется. Пусть скажет не то. Тогда можно будет всучить ему кусок своей вины. Но он научился растворяться на заднем плане, упрямо помалкивать, взирать поверх очков. Важность собственной роли в процессе ему не нравилась. Возможность принесли сюда другие: Клинтон, Рейнольдс[36], Хьюм, Мэйджор. А он лишь хотел благополучно посадить ее на ВПП. Чтоб она слетела оттуда, где парит, как громоздкий аэроплан начала века, летающий гроб из воздуха, дерева и проволоки, на котором люди как-то умудрялись перелетать океан.

За иллюминатором – красное веко солнца. Бесцельно разбрелись утренние облачка. Внизу Лондон. Гул и поток посадочных огней. В полете ноги опухли. Сенатор нащупывает свитер на багажной полке.

Ему смутно неловко оттого, что нынче его одевает Хэзер. У нее есть знакомый портной-перс – шьет двубортные костюмы. Привык не сразу. Даже само выражение «на заказ». Свитера – от «Ченчи», что ли. Они как-то утешительны. Маленькая уступка памяти. Странно, как расстояние осуществляет желания. Натягиваешь свитер – и как будто почти вернулся на 67-ю улицу. И странно, как легко перекраивается жизнь. Пожалуй, неудача, которая раздражает всего острее, – первый брак. Не сложился, и все тут. Они старались, он и его первая жена, они держались, проиграли, что разбилось, то разбилось. Зола не обернется деревяшкой. Поначалу он боялся, что взрослая дочь увидит его в новом костюме и при галстуке и не скажет ничего, и ее молчание пронзит неудачу в самое сердце.

Он накидывает пиджак на плечи. Вперед. Прочь. Из самолета он выходит шестым. Пропускает остальных. В общем-то его телу пока еще место в салоне. Икры обдувает ветерком.

Посреди коридора его врасплох застает рука на локте. Взрыв? Убийство? Нарушение перемирия? Но подошел молодой человек, голубоглазый, в носу кольцо. Наверное, сидел впереди в самолете. Смутно знакомый. Может, поп-звезда какая. Или из кино. Удачи вам, сенатор, мы за вас молимся. Акцент английский. Странно вообразить, что этот юноша вообще молится. Такие вещи обычно говорили североирландские старухи. Поправляя сеточки на волосах. До белизны обматывая пальцы четками.

Он стряхивает руку юноши и шагает дальше. Господи, как он ненавидит этот коридор. Кто его встретит, кто примет? Какой наряд охраны? На этом берегу охрана всегда серьезнее. Только и нужно проводить его до другого терминала. В конце он различает их фигуры. Девушка, коротко стриженная блондинка, приветственно поднимает руку; он помнит ее имя, хотя встречались всего дважды. Лоррейн. И двое новых телохранителей. Бодро чешут навстречу. По лицам не читаются ни новости, ни внезапные коллапсы. И горе вроде бы тоже. Спасибо за это, Господи.

– Как долетели, сэр?

– Чудесно, благодарю вас.

Мелкая ложь, разумеется, но зачем ныть? Едва ли Лоррейн раздобудет ему подушку Они быстро спускаются по лестнице, к машине, едут ко второму терминалу.

– Простите, сэр, но ваш самолет задерживается на тридцать пять минут, – говорит Лоррейн.

На ремне у нее держатели для трех телефонов. Телефонами она жонглирует стильно и изящно, большие пальцы сует под ремень: телекоммуникационный Дикий Запад.

Ему зарезервировали место в зале «Бритиш Мидленд». Чай, выпечка, йогурт. Лоррейн вручает служебную записку, он просматривает. Отчет по Ахерну и Блэру. Уступки по поводу предложенных совместных органов управления севера и юга. Примечание к рамочному документу трехлетней давности. Статус Совета и основания его полномочий. Похоже, приближаемся к предварительному соглашению по Второму блоку.

На миг он позволяет себе роскошь улыбки. В Нью-Йорке два часа. Хэзер и Эндрю спят.

Север внизу ошарашен утренним солнцем. На слякотных равнинах – ярко-желтые кляксы. Поля так обширны и травянисты. Озеро и заливной луг. Серебристый эстуарий и громадное озеро. Одинокое облачко, изгнанное из стада, бредет на запад. Самолет кренится, появляется Белфаст – неизменно меньше, чем ожидаешь. Высоченные подъемные краны верфей. Лабиринт переулков. Футбольные площадки. Пустыри. Нервическое опустошение. А затем снова над полями, над невероятной густотой зелени. Пожалуй, он прежде и не видал в этом краю такой яркости; ясный день сквозь утренние облака. Привык к серым ребрам, проездам меж высоких стен. Заходят над Лох-Ней. При посадке – смутная печаль, напряжение в горле.

На траве внизу тень сплющивается до размеров самолета, затем исчезает. Добро пожаловать в Международный аэропорт Белфаста. В полете содержимое багажных полок могло сместиться. Стюардессы хлопотливо помогают ему надеть пиджак. Снова бегом через досмотр, мимо крошечного кафе и газетного киоска, где он мельком проглядывает заголовки на невысоких железных стойках. Ничего ужасного. Добрый знак.

Снаружи висит слабый запах деревенского навоза. В ожидании стоят три автомобиля. Шофер Джеральд здоровается кивком и подъемом чемодана.