Транс - [13]

Я слушал ее и думал: входит ли она в число тех, кто делал аборт?.. Вот она отругала Макаренко, куснула Ушинского. Но когда заговорила о древнегреческих стоиках, я вовсе растерялся. Никак не мог предположить, что она, совсем недавно плескавшаяся голышом в озере, способна размышлять над проблемами нравственности, да еще с привлечением таких авторитетов.

– Милка… Может, уедешь?.. Клянусь, после всего дернем на Енисей. На теплоходе прокатимся, с палаткой по тайге походим. Шкуру тебе медвежью куплю, – перебил я.

– Опять ты за свое? – растерянно спросила она, увлеченная своими рассуждениями. И сникла. Опустила голову. – Скучно мне, – проговорила, глядя в огонь. – У тебя дело есть. А у меня… Подруги болтают о замужестве, родители – сплошное убожество – о том же. И о мужчинами не везет мне – пьяницы, тупицы или меломаны. Или бабники… С тобой хочу побыть хоть недельку. Не гони. Вижу, что и по тебе слез лить некому.

Еще миг – и она заплачет. Этого мне только не хватало. Может, прикрикнуть на нее? Оскорбить, чтоб прогнать, если не понимает нормальных слов… Я знал: она наверняка чувствует опасность, но, однако, стоит на своем. Ну не могу же я ее прогнать, оскорбив и обидев… Но как оставить?

– Ладно… И сопли вытри. Чего носом дергаешь?.. Может, и лучше, что вместе к старухе пойдем. В таких делах только Господь Бог знает, что и как. Не хотелось бы врать, но придется сказать старухе, что мы муж и жена… Разгадает она нас.

– Ты плохо знаешь меня, – возразила Милка, села за моей спиной и устроила голову на плече. Как приятно пахнут ее волосы, щекочущие мою щеку!

– Запомни – меньше разговаривай, отвечай, если спросит, односложно или кивай. Плохо начинать знакомство с обмана, но, в самом деле, не скажу же я, что знаю тебя несколько дней.

Чуть свет примчался Василий.

– Чего такой взъерошенный? – улыбнулась Милка.

– Отец ругается… Колька, сын киномеханика, без разрешения фотки взял. Я им говорил, а они… Боятся, что кто-нибудь Валькиному мужу пошлет. Ее батька по всему селу с водкой ходил. За каждую карточку наливал сто грамм. Месяц мужики пили… А киномеханик сберег, хотя говорил, что сжег, и водку пил за сожженные… Колька, его сын, и покрышку велосипедную мне назад отдал. Из-за покрышки и узнал его отец про фотографии… А ваша фамилия Поляков? – спросил он у меня. – Какой-то чижик вас ищет. Хочет от «Посоха» какого-то передать чего-то. Я бы и сам привез, но отец не велел связываться. Следит за мной.

– Скажи чижику, где нас искать. Пусть сам привезет посылку. Держи фотки…

Василий сел на велосипед и, поднимая пыль, поехал в село.

Милена зевнула, загородив лицо ладонями. Я предложил поспать: до прихода Василия или чижика с посылкой надо было хорошенько выспаться и затем идти к бабе Ане. Хорошо бы, если б «Посох» переслал мне наводку о другой знахарке, живущей поблизости.

Мы несколько минут устраивались: Милка норовила прижаться ко мне, а я все отодвигался к краю палатки, пока не уткнулся в парусину. Поворачиваться к девушке спиной не стал, обнял ее за голову и, как ни странно, скоро уснул.

Проснулись мы одновременно. Моя рубашка и маечка Милки в месте соприкосновения намокли от пота. Даже в палатке ощущалась сильная духота, как перед грозой.

– Сколько же сейчас времени? – спросила Милка, убирая с влажного лица черную прядь волос. Двумя пальчиками оттянула вырез маечки и несколько раз махнула ладошкой.

– Проснулись? – раздался голос Василия. – Ехать мне надо.

Мы выбрались наружу и зажмурились от яркого солнца.

– Привез. – Василий кивнул на обшитый материей ящик, стоящий у ног. – Будить не хотелось.

– Сегодня пойдем к бабе Ане, – сказал я. – Ты заглядывай в тайник, что у кладбища: может, помощь потребуется.

– Дня два дома придется сидеть – отец накажет за фотографии.

– Ты прости меня. – Я глянул в добрые глаза Василия и почувствовал стыд: и картошки привез, и с посылкой носился, да и фотографии, оказывается, на покрышку для велосипеда выменял. А зачем ему это?

– Ничего… А то не ходили бы к бабе Ане? Я и удочек хотел привезти, и короеда. На него утром можно карася хорошего выдернуть… Отец рассказывал, как она помирала зимой. Лежит на кровати и плачет, а к ней какая-то тетка приехала. Все по соседям шастала, чтоб вместе около бабы Ани посидеть – мол, страшно. А бабка Аня поплачет, поплачет и успокоится. Протягивает ладонь ковшиком: «Возьмите, – говорит, – люди добрые, гороху. Посадите у себя в огороде. Хороший». Тетка отмахивается, – дескать, зачем нам. А бабка Аня – в слезы. Вот и жива осталась. Если б кто горох взял – стал колдуном… Пора мне.

И уехал. А я разодрал материю на посылке, ножом вскрыл ящик и обнаружил канистру. По запаху определил – тамус. В ящике также было письмо от Еремеева.

«В тот же вечер узнал от Манюни, что шеф посылал к Архелае Толю Стоценко. Оказывается, ни на какой Север он не уезжал. Так где же он?.. По крайней мере, сам знаешь, о Стоценко ни слуху ни духу. Был у него на квартире – пусто. Соседи говорят, не видели его больше четырех месяцев. Через Манюню узнал о письме, полученном шефом от старухи – ты, наверное, знаешь об этом письме, – так вот – оно написано около четырех месяцев назад. Совпадение? Не знаю, что сотворила старуха с Толей Стоценко, но ты хорошенько подумай, прежде чем идти к Архелае.