Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - [92]

*

В разложении, охватившем собой весь ансамбль духовного и материального общения — разложении, связанном с требованиями общества потребления — фаза обесценения диверсии в своём роде была начата и обусловлена историческими условиями. Негативность, инкрустированная в фактическую реальность, также ассимилирует диверсию в тактику преодоления, в позитивный, по сути, акт.

Если изобилие потребительских товаров приветствуется повсюду как счастливая эволюция, социальное использование этих товаров, как известно, портит их пользу. Потому что удобство — это в первую очередь предлог для прибыли при капитализме и при капиталистических режимах, оно не может быть использовано иначе. Идеология потребления действует как дефект его фабрикации, она саботирует завёрнутый в неё товар; она вводит новое рабство в материальное благополучие. В этом контексте, диверсия вульгаризует другой способ использования, она изобретает высшую пользу, в которой субъективность в своих интересах манипулирует тем, что продаётся ей для того, чтобы манипулировать ей. Кризис зрелища обрушивает силы лжи в поле живой истины. Искусство обращения против врага оружия, которое он сам обязан распространять по коммерческой необходимости является основным вопросом стратегии и тактики. Методы диверсии надо распространять как Азбуку потребителя, который желает перестать быть таковым.

Диверсия, которая сотворила своё первое оружие в искусстве, стала теперь искусством использования всех видов оружия. Появившись впервые в движениях культурного кризиса в 1910–25 гг., она постепенно распространилась на ансамбль всех секторов затронутых разложением. Завтра искусство предложит новым техникам подрывной деятельности поле ценных экспериментов; и из прошлого надо извлекать уроки. Так, операция преждевременного инвестирования, к которой пришли сюрреалисты, придавая совершенно ценностный контекст дадаистским антиценностям, несовершенным образом сведённым к нулю, хорошо показывает, что попытка строить, отталкиваясь от плохо обесцененных элементов, всегда приводит к интеграции доминирующими механизмами социальной организации. «Комбинаторное» отношение современных кибернетиков к искусству доходит до гордого накопления незначительных разрозненных элементов, которые не были обесценены вовсе. Поп—арт и Жан—Люк Годар — это апология свалки.

Художественное выражение позволяет в равной степени искать, наощупь и благоразумно, новые формы агитации и пропаганды. В данном порядке идей, работы Мишеля Бернштейна в 1963–м (модельная штукатурка, с инкрустированными миниатюрами свинцовых солдатиков, машин, танков…) призывали, под такими названиями, как «Победа банды Бонно», «Победа Парижской Коммуны», «Победа рабочих Советов Будапешта», исправить определённые события, искусственно замороженные в прошлом; переписать историю рабочего движения и, в то же время, реализовать искусство. Какой бы ограниченной она ни была, какой бы спекулятивной она ни оставалась, подобная агитация открывает дорогу творческой спонтанности всех, хотя бы и путём проб и ошибок, в особенно сфальсифицированном секторе, потому что диверсия является единственным языком, единственным действием, несущим в себе свою самокритику.

У творчества нет пределов, диверсиям нет конца.

24 глава «Междумирие и новая невинность»

Междумирие — это смутная территория субъективности, место, в котором остатки власти и её коррозии смешиваются с волей к жизни (1). — Новая невинность высвобождает чудовищ внутреннего мира, она провоцирует насилие междумирия против старого мира вещей (2).

1

Существует грань потревоженной субъективности, которую грызёт болезнь власти. Здесь кипит необоримая ненависть, боги мести, тирания зависти, озлобленность отчаявшейся воли. Это маргинальная испорченность, угрожающая со всех сторон; междумирие.

Междумирие является смутной территорией субъективности. Оно содержит в себе жестокость, составляющую сущность мента и повстанца, угнетение и поэзию бунта. На полпути между зрелищной интеграцией и повстанческим использованием, супер—хронотоп мечтателя развивается чудовищным образом в соответствии с индивидуальными нормами и перспективой власти. Растущая нищета повседневной жизни превратилась в общественное пространство, открытое для всех расследований, место борьбы на открытом поле между творческой спонтанностью и её коррумпированием. В качестве доброго исследователя интеллекта, Арто отлично подводит итог этой сомнительной борьбе: «Бессознательное не принадлежит мне кроме как во сне, и потом, является ли всё, что я вижу в нём формой, обречённой на рождение, или уродством, которое я отвергаю? Подсознательное пропитывает собой пространство моей внутренней воли, но я плохо знаю, кто там правит, и я верю, что это не я, а целый паводок конфликтующих желаний которые, не знаю почему, мыслят во мне и не имеют иных забот в этом мире и иных притязаний, кроме как занять моё место, меня, в моём теле и в моём я. Но в предсознании, где их соблазны так усердно обрабатывают меня, я исследую все эти дурные желания, но на этот раз вооружённый всей моей сознательностью, и в то время как они оборачиваются против меня, для меня теперь важно, что я чувствую себя там… Значит, я почувствую, что необходимо плыть вверх по течению и буду пребывать в предсознании до тех пор, пока я не начну эволюционировать и