Трактат о вдохновенье, рождающем великие изобретения - [4]

Ключ от квартиры владельца фирмы препровождается при сем в отдельном пакете.

Заранее благодарный и признательный Вам, с совершенным к Вам почтением.

Директор-распорядитель фирмы

Кноп.

Нам пришлось выдумать из головы эту воображаемую переписку, потому что найти в архиве и процитировать что-нибудь подобное трудно. И не только в архиве, но и в современной действительности такой переписки не существует и быть не может.

Зеркало буржуазного правоведения — кривое, зыбкое зеркало. Отношения между людьми денежными и людьми труда отражаются в нем искаженно.

1.3.

Заглянем для проверки в другое зеркало, в его верную алмазную гладь, отшлифованную рукой великого классика-реалиста.

Внимание! Поднят занавес. Дают действие четвертое драмы А. Островского «Гроза». Выходят купец Дикой и изобретатель Кулигин без шапки. Все кланяются и принимают почтительное положение.

Д и к о й. Ишь ты, замочило всего (Кулигину). Отстань ты от меня! Отстань! (С сердцем.) Глупый человек!

К у л и г и н. Савел Прокофьич, ведь от этого, ваше степенство, для всех вообще обывателей польза.

Д и к о й. Поди ты прочь! Какая польза! Кому нужна эта польза?

К у л и г и н. Да хоть бы для вас, ваше степенство, Савел Прокофьич. Вот бы, сударь, на бульваре, на чистом месте, и поставить. А какой расход? Расход пустой: столбик каменный (показывает жестами размер каждой вещи), дощечку медную, такую круглую, да шпильку, вот шпильку прямую (показывает жестом), простую самую. Уж я все это прилажу, и цифры вырежу, уже все сам. Теперь вы, ваше степенство, когда изволите гулять, или прочие которые гуляющие, сейчас подойдете и видите, который час. А то этакое место прекрасное, и вид, и все, а как будто пусто. У нас тоже, ваше степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение, — для глаз оно приятней.

Д и к о й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении я тебя слушать, дурака, или нет. Что я тебе — ровный, что ли! Ишь ты — какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.

К у л и г и н. Кабы я со своим делом лез, ну, тогда был бы я виноват. А то я для общей пользы, ваше степенство. Ну, что значит для общества каких-нибудь рублей десять! Больше, сударь, не понадобится.

Д и к о й. А, может, ты украсть хочешь; кто тебя знает!

К у л и г и н. Коли я свои труды хочу даром положить, что же я могу украсть, ваше степенство? Да меня здесь все знают; про меня никто дурно не скажет.

Д и к о й. Ну и пущай знают, а я тебя знать не хочу.

К у л и г и н. За что, сударь, Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?

Д и к о й. Отчет, что ли, я стану тебе давать? Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты судиться, что ли, со мной будешь! Так ты знай, что ты червяк. Захочу — помилую, захочу — раздавлю.

К у л и г и н. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: «и в рубище почтенна добродетель!»

Д и к о й. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты!

К у л и г и н. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была бы только воля на доброе дело. Вот, хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем громовых отводов.

Д и к о й (гордо). Все суета!

К у л и г и н. Да какая же суета, когда опыты были!

Д и к о й. Какие-такие там у тебя громовые отводы?

К у л и г и н. Стальные.

Д и к о й (с гневом). Ну, еще что?

К у л и г и н. Шесты стальные.

Д и к о й (сердясь более и более). Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну а еще что?

К у л и г и н. Ничего больше.

Д и к о й. Да гроза-то что такое по-твоему? А? Ну, говори!

К у л и г и н. Электричество.

Д и к о й (топнув ногой). Какое еще там электричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин?

К у л и г и н. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:

Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю.

Д и к о й. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные! Прислушайте-ко, что он говорит.

К у л и г и н. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)

Д и к о й. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого? Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю.

Так, в глубоком зеркале сцены правдиво отразились действительные отношения между купцом и творцом, изобретателем и приобретателем в обществе, где законы служат богачам, где власть денег еще неправеднее, чем законы. Отразились не как частный случай, но как жизненное обобщение гениального художника-драматурга. Промелькнули во всех поворотах: правовом, экономическом, политическом. Зеркало драматургии оказалось вернее зеркала буржуазного правоведения.