Трактат о любви. Духовные таинства - [24]

О том юноше после я узнал от него же самого и следующее. Я встретил его, когда он стал уже монахом и провёл в монашеской жизни года три или четыре. Было ему тогда тридцать два года. Я знал его очень хорошо, мы от юности были друзьями и воспитывались вместе. Так он и рассказал мне следующее: “После оного дивного видения и изменения, бывшего во мне, немного прошло дней, как со мною случились многие искушения мирские, по причине которых, во время совершения мною тех сокровенных по Богу деланий, я увидел в себе, что мало-помалу лишаюсь блага оного, и сильное возымел желание удалиться от мира и в уединении искать Христа, мне явившегося, ибо верую, брате, что для того Он и благоволил явиться мне, чтобы взять к Себе и меня, недостойного, отделив от всего мира. Но как я не мог этого исполнить тогда же, то мало-помалу забыл всё, что пересказывал тебе прежде, и впал в совершенное омрачение и нечувствие, так что не помнил уже ничего из того, что сказывал тебе, ни малого ни большого, до самомалейшего движения мысли или чувства… Теперь же, как видишь, милосердный Бог презрел множество грехов моих и устроил мне сделаться монахом от того самого старца и сподобил всегда пребывать с ним вместе, поистине недостойному. После чего с великим трудом и обильными слезами, при решительном отчуждении и отделении от мира, совершенном послушании и отсечении своей воли, многих других делах и приёмах строгого самоумерщвления и неудержимом стремлении ко всему доброму удостоился я опять увидеть, хотя некоторым образом примрачно, малый луч сладчайшего оного и божественного света. Но такого видения, как то, которое видел тогда, даже доселе я не сподобился увидеть опять”».

Через восемь столетий нижегородский помещик Николай Мотовилов по молитве своего духовника преподобного Серафима Саровского удостоился увидеть точно такой же свет – в божественной природе ничего не меняется! Вот его письменный отчёт, в конце которого он выражает готовность подтвердить сказанное «под присягою».

«Представьте себе в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, но не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца».

Вот что видят те, кому действительно открывается Бог. А что видят влюблённые? На первый, поверхностный взгляд – то же самое. Кити Щербацкая была для Левина «улыбка, озаряющая всё вокруг». И Мотовилов видел сияние, озаряющее поляну. И Симеон Новый Богослов видел свою комнату, «осиянную светом». Это сходство и сбило с толку некоторых философов, пришедших к выводу, будто влюблённость есть род Богоявления. Но напомним, что подлинная философия есть тонкое различие вещей, а при подходе, учитывающем тонкости, тут обнаруживаются коренные различия. Первое различие состоит в том, что при подлинном Богоявлении душа человека выходит из его собственного замкнутого «я» и вливается во что-то огромное внешнее, но не теряет себя при этом, напротив, приобретает в гораздо более высоком качестве, а в мнимом богоявлении, каким является влюблённость, душа сосредотачивает свои чувства на себе самой, ощущая себя центром мира и вбирая в себя всё окружающее, будто оно только этой душе и служит. В итоге «я» влюблённого по его субъективному представлению безгранично разрастается, но это представление, конечно, ложно.

Вот что чувствовал св. Симеон Новый Богослов: «Был весь срастворён с невещественным оным светом, и ему казалось, что и сам он стал светом». А вот что ощущал влюблённый Левин, то есть Толстой: «Левин вышел на крыльцо. Извозчики, очевидно, всё знали. Они со счастливыми лицами окружили Левина, споря между собой и предлагая свои услуги. Стараясь не обидеть других извозчиков и обещав с теми тоже поездить, Левин взял одного и велел ехать к дому Щербацких… Извозчик знал дом Щербацких и, особенно почтительно к седоку округлив руки и сказав “прру”, осадил у подъезда. Швейцар Щербацких, наверное, всё знал. Это было видно по улыбке его глаз и по тому, как он сказал: “Ну, давно не были, Константин Дмитрич!” Не только он всё знал, но он, очевидно для Левина, ликовал и делал усилия, чтобы скрыть свою радость».

Левину весь мир видится вращающимся вокруг его персоны, радующимся его предстоящей свадьбе. Юноша Георгий вообще теряет ощущение персонального существования, соединяясь с безбрежным светом. Тем самым он уже в этой жизни предваряет то, что прозрел наш замечательный поэт Алексей Константинович Толстой в жизни будущей:

Но не грусти, земное минет горе,

Пожди ещё, неволя недолга —

В одну любовь мы все сольёмся вскоре,

В одну любовь, широкую, как море,

Что не вместят земные берега.

Второе различие столь же кардинально. Оно состоит в разной надёжности или верности обетования, заключённого в истинном Богоявлении и в любовной эйфории. Господь, возлюбив своего избранника и показав ему небеса отверстыми, приобретает его навсегда, и Его любовь к нему не оскудевает. Это хорошо выражено в стихотворении Жуковского «Лесной царь», хотя и в языческом религиозном восприятии: «Дитя, я пленился твоей красотой, неволей иль волей, а будешь ты мой!» Ни св. Симеон, ни Мотовилов после своих видений не могли вернуться к обычной жизни и до самой смерти продолжали служить одному Богу, получая, конечно, и от него благодатные дары.