Трактат Миддуфа - [3]

Какое объяснение Ирл дал этому происшествию, нас особенно не интересует; во всяком случае, оно не убедило Гаррета в том, что увиденное было лишь миражом.

Старший библиотекарь потребовал, чтобы Вильям Гаррет неделю отдохнул и сменил обстановку, прежде чем вернется к работе. Поэтому через несколько дней он оказался на вокзале с дорожной сумкой и стал выискивать купе для курящих, в котором собирался совершить путешествие в Бамстоу, где раньше никогда не бывал. Только одно купе показалось ему подходящим. Но едва он приблизился к двери, как увидел фигуру, всколыхнувшую в нем отчетливые и неприятные воспоминания; на него нахлынул приступ дурноты, так что он, с трудом осознавая, что делает, распахнул дверь соседнего купе и ворвался в него так стремительно, словно за ним по пятам гналась смерть. Поезд тронулся; должно быть, Гаррет упал в обморок, поскольку следующее, что он запомнил, это флакон с нюхательной солью, который поднесли к его носу. Привести его в чувство пыталась приятная пожилая дама; они с дочерью были единственными пассажирками в вагоне.

Вряд ли он признался своим спутницам в причине происшедшего. Но все равно неизбежно последовали выражения благодарности, расспросы и общие разговоры; до наступления вечера Гаррет обнаружил, что у него есть не только лекарь, но также и квартирная хозяйка: миссис Симпсон сдавала в Бамстоу вполне устроившую его квартиру. В это время года в городке не было ни души, так что Гаррет большую часть времени проводил в обществе матери и дочери. Против их компании он нисколько не возражал. На третий вечер беседа приняла такой тон, словно он был постоянным гостем их частной гостиной.

За разговорами стало ясно, что Гаррет трудится в библиотеке.

— Библиотека — неплохое место, — заметила миссис Симпсон, со вздохом откладывая свое рукоделье. — Но при этом книги сослужили мне плохую службу, точнее сказать, книга.

— Книги дают мне средства к существованию, миссис Симпсон, и было бы нехорошо с моей стороны их ругать; мне обидно слышать, что у вас были из-за них неприятности.

— Может, мистер Гаррет поможет разгадать нашу загадку, матушка? — спросила мисс Симпсон.

— Я не хочу привлекать мистера Гаррета к поискам, которые отнимут у него много времени, а также докучать ему с нашими частными делами, милая.

— Если я все же могу быть хоть немного полезен, то умоляю вас, скажите, в чем эта загадка, миссис Симпсон. Если нужно что-нибудь разузнать о книге, то можете на меня рассчитывать.

— Да, именно это и нужно сделать, но хуже всего, что мы не знаем ее названия.

— О чем она, тоже не знаете?

— Heт, ничего не знаем.

— Кроме того, что вряд ли она на английском, матушка, но и это мало что дает.

— Что ж, мистер Гаррет, — произнесла миссис Симпсон, которая задумчиво смотрела на огонь, так и не вернувшись к своему рукоделью, — я расскажу вам эту историю. Только, пожалуйста, храните ее в тайне, хорошо? Благодарю вас. Итак, слушайте. Был у меня старый дядюшка, доктор Рэнт. Возможно, вы о нем наслышаны. Это был необычный человек, если судить хотя бы по тому, каким странным образом он велел себя похоронить.

— Кажется, я встречал это имя в каком-то путеводителе.

— Вполне вероятно, — подтвердила мисс Симпсон. — Он распорядился — до чего ужасный старик! — чтобы его похоронили в обычной одежде, сидящим за столом в выложенной кирпичом комнате, которую он устроил в подземелье на лугу рядом с домом. Неудивительно, что деревенские жители поговаривают, будто видели его неподалеку в своей старой черной мантии.

— Лично я ничего подобного не слышала, милая, — вмешалась миссис Симпсон, — но как бы то ни было, он умер больше двадцати лет назад. Он был священником, хотя я с трудом представляю его в этой роли: за последнюю часть своей жизни он не сделал ни одного доброго дела; у него было собственное хозяйство — весьма славное имение неподалеку отсюда. Ни женой, ни детьми он не обзавелся; у него была только племянница, то есть я, и племянник, но ни с кем из нас он не был особенно близок — да и с другими людьми не общался. Если уж на то пошло, то моего кузена он любил больше, чем меня, — Джон больше походил на него характером, и боюсь, сходство касалось самых гнусных черт. Все было бы иначе, если бы я не вышла замуж; но у меня появилась семья, и дядя по этому поводу крайне негодовал. Как бы то ни было, он владел имением и солидным состоянием, которым мог свободно распоряжаться; было понятно, что мы с кузеном поровну разделим все это после его смерти. В одну прекрасную зиму, около двадцати лет назад, как я уже сказала, он заболел, и меня вызвали за ним ухаживать. Мой муж был тогда еще жив, но старик и слышать не желал о том, чтобы приехал. Подъезжая к дому, я увидела кузена Джона, который направлялся в противоположную сторону в открытом экипаже и, как я заметила, был в самом благоприятном расположении духа. Я стала ухаживать за дядей, как могла, но вскоре убедилась, что эта болезнь окажется для него последней; он тоже в этом не сомневался. Накануне своей смерти он заставил меня просидеть рядом с ним весь день, и было видно, что он собирается о чем-то мне сообщить, причем новость была неприятная, но покуда в нем оставались силы, он оттягивал момент разговора — боюсь, что специально, чтобы держать меня в напряжении. Но наконец все стало понятно. «Мэри, — сказал он, — Мэри, я написал завещание в пользу Джона: он получит все». Разумеется, для меня это явилось сильным ударом, ведь мы с супругом были небогаты, и если бы жизнь моего мужа могла быть легче, чем та, которую ему приходилось вести, то думаю, он и прожил бы больше. Но я ничего не сказала дяде, или почти ничего, кроме того, что он имеет право поступать, как ему заблагорассудится, — отчасти потому, что не знала, что ответить, а отчасти потому, что не сомневалась, что это еще не все; так и вышло. «Видишь ли, Мэри, — продолжил он. — я не в восторге от Джона и составил еще одно завещание