Трактат Миддуфа - [2]

— Что вы говорите? То есть на него кто-то напал?

— Нет, сэр, никто на него не нападал, но если я правильно понял, у него случился удар; ну… в смысле, приступ болезни. Мистер Гаррет крепостью не отличается. А что до вашей книги, сэр, то может, вы поищите ее сами? Жаль, если вам снова придется уйти ни с чем.

— Хм… Мне очень жаль, что мистер Гаррет занемог как раз тогда, когда занимался моим поручением. Пусть книга остается на месте, а я лучше зайду справиться о его здоровье. Полагаю, вы дадите мне адрес?

Адрес он тут же получил; оказалось, что мистер Гаррет живет в квартире недалеко от вокзала.

— И еще один вопрос. Вы случайно не заметили, не выходил ли вчера следом за мной из библиотеки пожилой господин, возможно священнослужитель, одетый… ну да, в черную мантию. Мне кажется, он был здесь… точнее, мог здесь быть… не исключено, что это мой знакомый.

— Черных мантий не было, сэр, нет. После вас вышли два джентльмена, но оба совсем молодые люди. Еще мистер Картер унес ноты, а один профессор прихватил пару романов. Вот и все, сэр; потом я отправился пить чай — люблю это дело. Спасибо вам, сэр, премного благодарен.

По-прежнему взволнованный мистер Элдред отправился в кэбе к мистеру Гаррету по указанному адресу, но молодой человек был не в состоянии принимать посетителей. Он чувствовал себя лучше, но хозяйка решила, что приступ у него случился нешуточный. Из сказанного доктором она сделала вывод, что он сможет встретиться с мистером Элдред ом завтра. Мистер Элдред вернулся в свое имение в сумерки и провел, как я подозреваю, не самый приятный вечер.

На следующий день ему удалось повидать мистера Гаррета. Когда мистер Гаррет был здоров, он казался энергичным и приятным юношей. Теперь это был бледный, охваченный лихорадкой человек, он сидел у огня, откинувшись в кресле, руки у него дрожали, и он не сводил глаз с двери. Впрочем, если не все гости были для него желанны, то мистер Элдред в их число не входил.

— Я должен принести вам свои извинения, но уже потерял надежду это сделать, потому что не знаю вашего адреса. Очень рад, что вы зашли. Мне неприятно и досадно, что я доставил вам беспокойство, но я не мог это предвидеть — я имею в виду приступ, который со мной случился.

— Конечно, не могли; на самом деле я имею отношение к медицине. Уверен, что вам уже дали хороший совет, но все же позвольте один вопрос. Вы упали?

— Нет. То есть я упал на пол, но упал не с высоты. Это был удар, да, удар.

— Значит, вас что-то испугало. Вам это не показалось? Вы это видели?

— Боюсь, что Я действительно кое-что видел. Помните, как вы зашли в библиотеку в первый раз?

— Ну, конечно. Впрочем, прошу вас, только не пытайтесь все это описать; уверен, воспоминания не пойдут вам на пользу.

— Что вы, для меня было бы облегчением поделиться с человеком вроде вас: возможно, вы сумеете объяснить, в чем тут дело. Это произошло, когда я направлялся отдел, где находилась ваша книга…

— И все же я настаиваю, мистер Гаррет, да и потом часы показывают, что у меня осталось совсем мало времени, чтобы взять вещи и успеть на поезд. Нет, больше ни слова, это может оказаться опаснее, чем вы думаете. Добавлю только одно. Поскольку я косвенно виноват в вашей болезни, то обязан возместить убытки, которые она принесла, верно?

Его предложение было решительно отвергнуто. Мистер Элдред не стал настаивать и почти тотчас же удалился; впрочем, нет, мистер Гаррет успел всучить ему карточку с шифром трактата Миддуфа, который, по его словам, мистер Элдред спокойно может взять сам. Но мистер Элдред в библиотеке больше не появился.

У Вильяма Гаррета в тот день побывал еще один посетитель в лице Джорджа Ирла, его сверстника и коллеги по библиотеке. Ирл вместе с другими служащими обнаружил Гаррета лежащим без чувств на полу в зале (или отделе), где хранились книги по иудаизму, — оттуда можно было попасть в центральный коридор просторной галереи; естественно, состояние друга встревожило Ирла. И как только библиотека закрылась, он появился на пороге.

— Что ж, — произнес он после того, как они успели обсудить происшедшее, — уж не знаю, что тебя подкосило, но, по-моему, в самом библиотечном климате что-то не так. Понимаешь, как раз перед тем, как тебя нашли, мы с Дэвисом шли по галерее, и я спросил его: «Чувствуешь, какой здесь затхлый воздух? Наверняка им вредно дышать». Согласись, что если долго находиться среди таких ароматов (честное слово, запах показался мне еще более отвратительным, чем обычно), то они проникают в организм, и тогда не мудрено упасть в обморок.

Гаррет кивнул.

— Ты верно говоришь, но только этот запах чувствовался там не всегда; кажется, я заметил его день или два назад — эдакий неестественно сильный запах пыли. Впрочем, нет, причина не в нем. Это было нечто Сейчас расскажу. Я зашел в отдел иудаизма взять книгу для джентльмена, который заказал ее и ждал внизу. Это была та самая книга, из-за которой накануне я допустил оплошность. Тогда я пошел, чтобы ее принести, и представляешь, увидел, как ее берет с полки пожилой священник. Я сказал посетителю, что книгу взяли; он ушел, сказав, что заглянет на следующий день. Я вернулся, чтобы выяснить, не сможет ли священник вернуть издание, но его и в помине не было, а книга стояла на полке. Ну вот, а вчера, как я уже сказал, я снова пошел за ней. В этот час — если ты помнишь, было десять утра, — отдел, как обычно, был залит светом, и представь себе, я снова увидел того священника; он стоял, повернувшись ко мне спиной, и рассматривал книги на полке, к которой я направлялся. Его шляпа лежала на столе, голова у него была лысая. Я помедлил пару секунд, чтобы разглядеть его повнимательнее. Знаешь, у него была отвратительная лысая голова, обтянутая сухой, словно покрытой пылью кожей, а редкие волосы скорее напоминали паутину. Я намеренно предупредил о своем присутствии — кашлянул и шаркнул ногой. Он обернулся, и я увидел его лицо — раньше этот человек мне не встречался. Я точно уверен, что не ошибся. Впрочем, уж не знаю почему, я не обратил внимание на нижнюю часть лица и заметил только верхнюю; лоб у него был совершенно иссохший, глаза глубоко посажены, а над ними от бровей к скулам тянулись толстые нити паутины. Потом я, как говорится, лишился чувств и больше ничего сказать не могу.