Трагические поэмы - [107]
«Сделайте милость, — спросил кардинал, — скажите, чего бы вы потребовали сначала? Ибо вы не осмелились бы удовлетворить наше первое требование о поклонении кресту, принятое без труда в предустановленный вами срок». Обинье ответил: «Для блага мира мы воздадим кресту почести, какими он пользовался когда-то; но вы не посмеете не говорю уж разрешить в нашу пользу, но даже обсудить наш первый вопрос: восстановить власть папы в том виде, в каком она существовала те четыре века; для этого мы дали бы вам еще двести лет, так сказать, на мелкие расходы». Кардинал, когда-то отравленный в Риме и вернувшийся оттуда в гневе, воскликнул: «Это надо сделать в Париже, если нельзя в Риме».
Этот разговор был отложен. Обинье вернулся в королевский кабинет, не надолго остановившись по дороге, чтобы поговорить с президентом Ланглуа. По приезде король спросил его, видел ли он своего друга и что они обсуждали. Когда в кабинете, полном вельмож, Обинье рассказал о своей беседе с кардиналом, у короля вырвалось: «Почему вы сказали господину кардиналу по поводу Халкидонского собора, что уступите ему, когда вопрос будет обсуждаться, но не сейчас?» Обинье ответил: «Если по истечении предоставленных им четырехсот лет католические богословы потребуют еще пятьдесят, — это будет молчаливым признанием, что четыре первых века были не за них». При этих словах несколько кардиналов и иезуитов, находившихся в кабинете, стали громко возмущаться, и граф де Суассон, которому они шепнули что-то на ухо, заявил во всеуслышание, что нельзя произносить столь вредные речи. Король понял, что оскорбил их, и недовольный тем, что кардинал сообщил об этой частной беседе до приезда Обинье, повернулся к последнему спиной и прошел в покои королевы.
Через несколько дней государь, которому посоветовали арестовать или убить человека, помешавшего делу соглашения (потому что с тех пор оно больше не обсуждалось), сказал герцогу де Сюлли, что этого сварливого путаника надо посадить в Бастилию и что «найдется достаточно оснований, чтобы возбудить против него судебное дело».
Однажды вечером госпожа де Шатийон[717] послала за Обинье, желая сказать ему несколько слов. Заклиная его молчать и не губить ее, она просила его уехать этой же ночью: он может быть уверен в своей гибели. Обинье ответил, что помолится и поступит, как внушит ему Бог: так он и не принял ее совета. И вот рано утром он отправляется к королю, в небольшой речи напоминает ему о своих заслугах и просит пенсион, чего раньше никогда не делал. Король, очень довольный, что в этой душе обнаружилось кое-что от наемника, целует Обинье и удовлетворяет его просьбу. На следующий день, когда Обинье отправился в Арсенал, герцог де Сюлли повез его посмотреть Бастилию, клянясь, что она больше не опасна для Обинье, но только со вчерашнего дня. В следующее воскресенье, после религиозного собрания, госпожа де Шатийон, изумленная столь неожиданным оборотом дела, дала обед господину дю Мулену, Обинье и госпоже де Рювиньи, жене коменданта Бастилии. За столом, в ходе беседы, этой даме понравились какие-то слова Обинье; пристально глядя на него, госпожа де Рювиньи заплакала; когда ее стали расспрашивать о причине этих слез, она ответила, что два раза приготовляла для Обинье комнату в Бастилии и во второй раз до полночи ждала осужденного.
Вскоре король переменил свое мнение и опять так полюбил Обинье, что задумал отправить его в Германию как чрезвычайного посланника, обязав особых агентов дважды в год докладывать Обинье о ходе всех своих переговоров. Потом это намерение было оставлено. У короля возник новый обширный план. Он в подробностях изложил его, вопреки предостережениям Обинье, указывавшего, что подобные бумаги надо доверять только тем, кто будет нести за них ответственность. Будучи в то время вице-адмиралом Сентонжа и Пуату, он не пожелал оставаться праздным в столь великом деле[718]; он настойчиво стал убеждать короля обратить часть своих замыслов против Испании и, со всех сторон тесня неприятеля, пустить ему стрелу в самое сердце. Отвергнув это предложение, король привел старинную поговорку: «Кто отправляется в Испанию слабым, терпит поражение, а кто отправляется туда сильным, умирает с голоду». Тогда Обинье предложил ассигновать миллион золотом наличными, чтобы снарядить два флота: огибая Испанию, они бы доставляли на королевские склады припасы по цене, по какой они в то время продавались в Париже. К этому мнению он заставил присоединиться д’Экюра; это дело было решено, но предварительно герцог де Сюлли чинил ему всяческие препятствия.
(1610). Когда Обинье уезжал работать в Сентонж, король на прощанье сказал ему: «Обинье, не обольщайтесь более на мой счет, мою земную и вечную жизнь я вручаю святому отцу, истинному наместнику Бога». С того дня Обинье счел великое намерение короля начать войну напрасным, а самую жизнь этого бедного государя осужденной Богом. Так он и сказал своим приближенным, и действительно: через два месяца пришло ужасное известие о смерти короля. Обинье узнал об этом, лежа в постели. По первоначальным слухам ему сообщили, что король смертельно ранен в горло, но Обинье в присутствии многих лиц, прибежавших в его комнату вместе с вестником, сказал: «Не в горло, а в сердце», будучи уверен, что это так.