Трагическая идиллия - [62]

— Я не еду в Монте-Карло, — сказал он, — я пришел сюда встретить одного моего друга, которого и вы знаете: Оливье Дюпра.

— Который ухаживал за мной у вашей сестры?.. Да, да, я в него была влюблена, по меньшей мере пятнадцать дней… Отлично! Пригласите его пообедать с нами сегодня вечером: вы поедете с пятичасовым поездом.

— Но он женат.

— Пригласите его жену без всяких церемоний, — весело настаивала шалунья. — А ну-ка, Андриана, повлияйте на него, у вас больше силы, чем у меня…

И, продолжая свою роль балованного ребенка, она схватила Наваджеро под руку. Ничто ее так не забавляло, как мины итальянца, когда он знал, что его сестра говорит с глазу на глаз с каким-нибудь мужчиной, к которому он ее ревновал. Она и не подозревала, какую услугу оказывала своей подруге, которая воспользовалась этими несколькими секундами, чтобы сказать Пьеру:

— Он тоже приезжает с этим поездом. Я пришла только затем, чтобы видеть его. Будьте добры, скажите ему, что я назначила Флуренс Марш свидание на «Дженни» завтра утром, в одиннадцать часов. А потом, прошу вас, не обижайтесь, если Альвиз будет не особенно любезным: он забрал в голову, что вы ухаживаете за мной… Но вот и скорый поезд.

Локомотив показался из глубокой выемки, по которой идет путь под Каннами, и почти тотчас же Пьер увидел сияющий профиль господина де Корансеза. Он спрыгнул на землю, не дожидаясь, пока остановятся колеса, и, обнимая Отфейля, сказал ему громко, так, чтобы и его жена слышала:

— Как это мило было выехать мне навстречу! — и шепотом прибавил: — Постарайся на одну минутку освободить меня от присутствия моего свояка.

— Не могу, — отвечал Отфейль, — я ожидаю Оливье Дюпра. Ты, значит, не видел его в поезде?.. А, я вижу его…

И, покинув провансальца и не обращая внимания на новый акт matrimonio segreto, который разыгрывался на платформе вокзала, Пьер бросился к молодому человеку, который смотрел на него, стоя на подножке вагона, и улыбался ему с радостью и нежностью.

Оливье Дюпра был в тех же годах, что и Пьер, но казался старше на несколько лет — до такой степени его очень смуглое, сухощавое и помятое лицо было изборождено резко очерченными морщинами. Черты у него были неправильные и в общем носили страдальческий отпечаток, которого нельзя было забыть. Черные глаза с влажным, бархатистым блеском, ослепительно белые, крепкие зубы, густые, пышные волосы придавали его физиономии какую-то животную грацию, если можно так выразиться, грацию, которая скрадывала выражение горечи, застывшее на его губах, лбу и особенно на щеках. Он не был высок, но плечи и руки изобличали силу.

Едва выйдя из вагона, он также обнял Отфейля с порывистостью, которая чуть не вызвала слезы у него на глазах, и оба несколько минут смотрели друг на друга, забыв, и тот и другой, предложить руку молодой женщине, которая, стоя на довольно высокой подножке, с полной бесстрастностью дожидалась, чтобы который-нибудь из молодых людей вспомнил про нее.

Госпожа Оливье Дюпра была двадцатилетним ребенком, очень красивым, очень изящным; но в ее красоте было что-то неуловимое, тонкое, почти острое: ее золотистые волосы были такого светлого тона, что от них веяло холодом; в ее голубых глазах в этот момент выражалось что-то такое непроницаемое, неопределимое, что часто появляется у новобрачных, когда они видят мужниных друзей детства. Что чувствовала она к этому избранному другу, который был шафером Оливье, — симпатию или антипатию, доверие или недоверие?

Она ничем этого не выдала, когда молодой человек подошел извиниться, что он не поздоровался с ней с самого начала, и помог ей сойти. Она кончиками пальцев едва оперлась на руку, которую протянул ей Пьер. Но это могло быть и вполне естественной сдержанностью. Точно так же, как и фраза, которой она ему ответила, когда он осведомился у нее об их путешествии, могла выражать только вполне естественное желание отдохнуть.

— Мы отлично попутешествовали, — сказала она, — но после такого долгого отсутствия очень хочется попасть наконец домой…

Да, эта небольшая фраза была вполне естественна. Но она могла также означать в устах этой тонкой и холодной женщины: «Мой муж захотел увидеть вас, и я не могла этому воспрепятствовать. Не заблуждайтесь: я очень недовольна…» По крайней мере, такое толкование ее слов невольно зародилось в голове Отфейля, и он был благодарен Корансезу, который подошел к ним и таким образом избавил его от необходимости отвечать. Поезд пошел дальше, очистив для гуляющих свободное место, и южанин подбежал с протянутой рукой, с улыбкой на устах.

— Здравствуй, Оливье… Ты меня не узнаешь?.. Корансез, твой сосед по классу риторики. Если бы Пьер дал мне знать, что ты в поезде, мы пропутешествовали бы вместе и почесали бы языки!.. Ты выглядишь чудесно, тебе будто всего двадцать лет… Представь же меня, пожалуйста, своей жене…

— Я его и в самом деле не узнал, — говорил Оливье через пять минут, сидя в карете, которая везла его с Пьером и женой в отель «Пальм». — А между тем он не изменился. Это настоящий южанин со всей своей фамильярностью, несносной, когда она искренна, и пошлой, когда это комедия. Из всех противных вещей нашей родины — а выбирать есть из чего — самая противная, я думаю, старый лицейский товарищ. Только потому, что вас записали вместе в один из тех безводных колодцев, которые называются французскими колледжами, только потому он называет тебя уменьшительным именем, тыкает… Ты часто виделся тут с Корансезом?