Трагедия капитана Лигова - [213]

Всякий раз, как только на горизонте замечался фонтан китов, за ним прибегал матрос, посланный Клементьевым, и стучал в запертую каюту. Ингвалл вздрагивал, лицо его заливала смертельная бледность. Холодея, он со страхом смотрел на дверь. С большим трудом Ингвалл овладевал собой и отвечал:

— Иду!

Но оставался в каюте. И только когда ему говорили, что киты уже вблизи судна, Ингвалл выходил на палубу. Вид у него был жалкий. Ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. На оклик он, вздрагивая, поворачивал голову. Все это многие заметили, но не придали значения: «с глубокого похмелья».

День стоял сумрачный. Небо затягивали тучи. Клементьев с неодобрением следил за гарпунером: «Пьяница, может не попасть в кита!» И если бы это и произошло, то капитан нисколько не был бы удивлен, как не был бы удивлен и Абезгауз, который наслаждался состоянием Ингвалла. Петер был уверен, что все произойдет, как он наметил…

Страх и подозрения в одиночестве владеют человеком намного сильнее, чем на людях. Так было и с Ингваллом. Команда Клементьева, голоса матросов, шутки Андреева и спокойный бас боцмана действовали успокаивающе. Ингвалл готовил пушку, говоря себе: «Буду стрелять, но промахнусь, промахнусь». Однако этого он не мог сделать. Когда кит оказывался перед ним, гарпунер все забывал. Он видел перед собой только цель, видел кита, которого надо поразить. Азарт охотника, многолетняя привычка брали верх. Они как бы подменяли Ингвалла — не было трясущегося и плачущего от страха человека, был мужественный, сильный охотник. Для него больше ничего не существовало — ни Лиги, ни ее законов…

Бок, в который Ингвалл должен всадить гарпун, хорошо было видно. Ингвалл прицелился. Он вел мушку за животным. В разрыве туч показалось солнце, и точно кто-то метнул бесчисленные серебристые блестки на волны, на их гребни, на спину кита, по которой, как жемчужины, скатывались брызги…

В это горящее холодным голубым светом тело и выстрелил Ингвалл. Гарпун вошел в кита, раздался оглушительный взрыв гранаты. Ветер еще не разнес дыма от выстрела, как сильный кит исчез в глубине, оставив после себя водоворот.

— Трави линь! — кричал Ингвалл бодро.

Он стоял за пушкой, широко расставив ноги в высоких сапогах, точно припаян к палубе. Бортовой ветер развевал бороду, светлые глаза от блеска моря стали голубоватыми. От всей могучей фигуры гарпунера веяло силой.

Двадцатиметровый кит рвался на лине, то глубоко уходил в воду, то всплывал и тащил за собой судно с такой скоростью, что белые усы бурунов у форштевня поднимались до палубы. Иногда судно зарывалось носом в воду, и она доходила гарпунеру до колен. Но голос Ингвалла покрывал и шум воды, и свист ветра. Клементьев едва успевал выполнять команды гарпунера. «Геннадий Невельской» шел на буксире за блювалом. Винт китобойца не работал. Раненое животное легко, как шлюпку, тащило за собой судно. Матросы, Ходов, капитан следили за поединком Ингвалла с китом, и каждый в душе молил бога помочь гарпунеру совладать с голубым чудовищем. Только Абезгауз, вцепившись в поручни мостика, проклинал Ингвалла, грозил ему страшными бедами, мечтал о том, чтобы лопнул линь…

А «Геннадий Невельской» несся и несся по морю за китом. Шел шестой час, силы раненого животного как будто не иссякали, но Ингвалл уже знал, что блювал от него не уйдет. И, как всегда при удачной охоте, он был словно в опьянении. Ему хотелось петь, заглушить своим голосом рев воды у форштевня. Ингвалл чувствовал себя сильным и от радости затянул песню старых китобоев:

В Индийском океане кашалота Однажды старый Хом убил. Ни гарпунера, ни гребцов, ни бота… Никто в родную гавань не приплыл…

А дальше в этой песне, быть может, сложенной еще во времена, когда за китами ходили на суденышках не больше теперешнего вельбота, рассказывалось о том, как гарпунер и семь его товарищей были унесены штормом и один за другим погибли от голода и жажды. Заканчивалась песня вызовом океану:

Осиротел наш у фиорда дом,

Там гарпунером был отец мой, Хом,

Но, как и он, уйду я в океан

И буду бить китов назло чертям.

…Вернувшись утром с хорошей добычей в Чин-Сонг, Клементьев собирался сразу же рассказать Белову об успехе гарпунера, но тот предупредил его. Константин Николаевич поднялся на китобоец встревоженным. Это сразу же заметил Клементьев:

— Чем обеспокоен, Константин Николаевич?

— Гость к нам пожаловал, из Императорской российской миссии в Сеуле!

— Ну и хорошо! — воскликнул Георгий Георгиевич, удивленный тревогой Белова. — У меня есть к нему рекомендательное письмо от Корфа. Неловко получилось, что мы не вручили его раньше.

Белов смотрел на оживленное лицо своего молодого друга. Из-под широких черных бровей жизнерадостно смотрели карие глаза. «Неужели и тебе грозит участь Олега Николаевича?» — подумал он и проговорил:

— Не ошибусь, сказав, что господин Вебер прибыл к нам отнюдь не как друг и покровитель. Был холоден, в голосе враждебность. Зачем прибыл — не соизволил сказать.

Теперь уже Клементьев изучал лицо старого моряка, как-то особенно отчетливо увидел морщины, мешки под глазами, седые виски. «Подозрителен стал. Прошлое не отпускает», — и спросил: