Трагедия капитана Лигова - [2]

Если боцман и штурман подходили к квартире адмирала с мыслями о том, что, выходя из нее, они как бы уже почувствуют под ногами привычно покачивающуюся палубу судна, то Лигов в эту минуту думал о встрече с Марией, о том, что же она ответит на его предложение. Год тому назад Олег Николаевич послал из далекого Кейптауна письмо, в котором просил ее стать его женой.

Жизнь тогда обещала хорошее будущее. «Российско-Финляндская китоловная компания», в которой служил Лигов, была довольна капитаном. Из промысловых плаваний в Индийский или Тихий океаны он всегда приводил шхуну с полным трюмом китового жира и спермацета, с немалым количеством китового уса. И вот неожиданно компания свернула свои дела, лучшее ее судно оказалось проданным американским китобоям, а он, Лигов, — на берегу, без дела, без ясного будущего.

Не потому ли Мария при первых двух встречах, когда капитан приходил в семью Северова, избегала оставаться с ним наедине?

Помрачневший Лигов вместе с Терновым и Ходовым вошел в переднюю адмиральской квартиры. Седоусый отставной матрос помог китобоям раздеться:

— Его превосходительство ждут вас, господа!

Стараясь не ступать по ковровой дорожке, чтобы не оставлять следов мокрых сапог, стуча по паркету подбитыми железом каблуками, китобои вошли в гостиную.

Заставленная старинной мебелью из темного дерева, она слабо освещалась настольной бронзовой лампой под зеленоватым абажуром. Навстречу китобоям, протянув руки, шел, в мягкой серой домашней куртке, адмирал Северов. Его простое русское лицо с белоснежными бакенбардами было приветливо и, казалось, улыбалось каждой своей морщинкой. Из-под нависших седых бровей радостно поблескивали глаза.

— Наконец-то, дети мои, — проговорил он чуть нараспев и, пожав руки морякам, подхватил Лигова под локоть, повел к столу.

Федор и Ходов уселись в тени в креслах. Боцман полез было в карман за трубкой, но тут же отдернул руку, шумно вздохнул и смущенно пригладил свои прокуренные усы. За круглым столом, на котором лежала развернутая морская карта, сидел сын адмирала Алексей, недавно вернувшийся из своего длительного путешествия на Амур. Худощавый, жилистый, точно высушенный солнцем и ветрами, он внимательно рассматривал карту с пометками, на которые указывал его сосед, одетый в мундир с вице-адмиральскими эполетами.

— Разрешите представить вам, Геннадий Иванович, нашего отважного китобоя, — обратился к нему Северов.

Вице-адмирал поднялся и, пожимая руку капитану, стал внимательно рассматривать лицо Лигова, словно стараясь запомнить его и оценить.

— Невельской, — назвал вице-адмирал свою фамилию.

Северов с довольной улыбкой гостеприимного хозяина следил за моряками. Лигов, руку которого все еще не отпускал Невельской, с волнением смотрел на прославленного мореплавателя, который оказался в немилости у царя, хотя немало способствовал росту могущества государства российского и расширению его границ.

Суровое выражение лица Невельского смягчалось теплым взглядом умных глаз. Глубокие морщины, пересекавшие большой лоб с глубокими залысинами, начавшие седеть небрежно подстриженные усы и густые брови придавали Невельскому вид человека, много видевшего, испытавшего и посвятившего всего себя служению одной великой цели. Лигов почувствовал себя перед ним учеником, который побаивается своего учителя, но в то же время горд, что учится у него. В памяти всплыли разговоры, споры среди студентов университета, когда Олег Николаевич еще учился, затем среди моряков, заметки и статьи в газетах и журналах об исследованиях Невельского, открывшего судоходное устье Амура и установившего, что Сахалин остров. Было тогда много сторонников у Лаперуза, Крузенштерна, Гаврилова, утверждения которых шли вразрез с выводами Невельского. И очень немногие — да и те считались горячими головами — верили открытиям Геннадия Невельского. А когда тайна Амура была раскрыта, все дела Невельского, столь ценные для России, почему-то оказались приписанными генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву-Амурскому.

— Слышал, слышал о ваших затруднениях, — проговорил дружелюбно Невельской, и в его голосе зазвучали нотки участия.

Он улыбнулся просто, открыто, как это могут делать только честные и прямые люди, и сразу же у Лигова пропала скованность, которую испытываешь при неожиданном знакомстве со знаменитым, более опытным человеком, когда еще не знаешь, как он к тебе отнесется и как с ним надо держаться.

— О ваших затруднениях, — продолжал Невельской, — можно утвердительно сказать, что это и наши затруднения.

— Совершеннейшая истина, Геннадий Иванович, — живо поддержал Северов. — Кому России слава и приумножение ее богатств дороги, тот то же самое сказал бы и почувствовал.

— Однако мы не можем сказать этого про департамент земледелия[1]! — почти гневно воскликнул Алексей, отрываясь от карты.

Одних лет с Лиговым, он был ниже его, тоньше. Лицо с чуть впалыми щеками сохраняло еще загар путешествий; несколько восточные черты, унаследованные от матери-гречанки, делали его совершенно непохожим на отца. У Алексея были резкие, быстрые движения. Говорил он горячо, торопливо, точно куда-то спешил.