Традиция. Догмат. Обряд - [22]
Показательно, что на суде над Христом первосвященник даже разодрал свои одежды, когда услышал ответ, который ему показался богохульным. Первосвященник спросил: “Ты ли Христос, сын Благословенного?” — остерегаясь сказать “Сын Божий,” чтобы лишний раз не упоминать имя Бога. На это Христос решительно ответил: “Аз есмь!” (Ego eimi). Ответ был не по-гречески, а по-еврейски, где слова “Я есть” — звучат “Ягве,” т. е. Я — Иегова. (В Септуагинте: Ego eimi o on). Не это ли было тем богохульством, которого не вытерпел первосвященник — название Себя тем священным Именем, которое сам первосвященник мог произнести лишь в великий праздник раз в год?
Те же слова мы слышим из уст Христа в Гефсимании — и видим столь же выразительную реакцию. Почему храмовая стража, пришедшая арестовывать Иисуса, в шоке отступила от Него на шаг и упала ниц перед арестантом (Ин. 18:6)? Евангелист нам поясняет вполне ясно: “И когда сказал им: “Это — Я” (Ego eimi), они отступили назад и пали на землю.” Очевидно и здесь было произнесено священное Имя. То, что было сказано Моисею в купине неопалимой, ныне говорится стражникам во тьме Гефсиманской ночи. Нужны ли еще доказательства, что Иисуса судили не за то, чему Он “учил,” а за то, Кем Он Себя называл!
Для исторической критики, для Гартмана и Ренана, Иисус — лишь “символ” вечных истин. Но именно историческому духу Библии такой антиисторизм, нигилизм, растворяющий историческую конкретность в аллегориях — чужд. Евангелие перестает быть вестью об уникальном и конкретном действии Бога в человеческом мире. Исторический Иисус как бы растворяется в мире “высших ценностей,” иллюстратором которых Он был.
Церковное свидетельство о Нем было вполне конкретно и исторично. Даже в самые сжатые изложения своей веры оно включало упоминание о Понтии Пилате, об исторической вехе, соотнесенной с единичным и уникальным событием Истории. И оно же в этой конкретной точке пространства увидело воплощенную Вечность.
Христос и Будда.
То, что Христос проповедовал о Себе и то, что Предание именно во Христе видит средоточие своего возвещения, никак нельзя примирить с теософской выдумкой, уравнивающей Христа с Буддой. Это теософское уравнение — чисто произвольный акт, насилующий не только христианство но и буддизм.
Да, и Будда и Христос называются спасителями. Но Будда своим учением “спасает” от незнания. Христос Своим Крестом спасает от смерти. Цель Будды — в исчезновении человеческой индивидуальности, в растворении в Нирване — этом конечном развоплощении человека. Цель Христа — в увековечивании личности каждого конкретного человека.
Поэтому, быть христианином — значит верить в Христа, а не только в Его учение, быть христианином — значит исповедовать тайну Спасения, совершенную Крестом и Воскресением Господним, а не просто соблюдать заповеди.
В конце концов, Рерихи и индуисты искушают тем же, чем и сатана: они борются с Крестом, который им мешает. Христос Нагорной проповеди в известной мере им приемлем, а Христос Голгофы — нет. Голгофа воспринимается ими или обидной случайностью, или спектаклем, призванным выдавить слезу покаяния из людей, совершающих преступление. Любая система, которая не принимает подлинный смысл Креста, является антихристианской. Ее проповедник может говорить комплименты в адрес “Учителя Иисуса,” даже утверждать его “божественность,” в индуистском смысле, — но все его реверансы в адрес “махатмы Иисуса” будут ничем иным, как пощечиной, нанесенной Христу первосвященническим слугой (Ин. 18:22).
Лишь полностью противореча Евангелию, можно, подобно Елене Рерих, утверждать, что “заветы Христа имеют гораздо больше значения, чем Его происхождение”>206. Сам Христос Свое служение не сводил к роли Учителя. Не перед выходом на проповедь Христос говорит “на час сей Я и пришел в мир,” и не после окончания беседы Он воскликнул: “Совершилось!”[109]
В конце концов, если Христос — только Учитель и Проповедник — то почему Он так мало сказал? Вот, если бы Он не поссорился с фарисеями, то избежал бы Креста. Тогда Он смог бы еще больше приобрести Себе учеников и еще многому научить человечество. А так — Распятие — это досадная ошибка, слишком рано прервавшая Его вдохновенный полет.
Христианство — не религия книги.
У К. С. Льюиса есть богословская сказка, где разыгрывается этот сюжет: во время автобусной экскурсии следующей из ада в рай, пассажирам предлагается навсегда остаться в Раю. Находившийся среди обитателей преисподней один весьма известный богослов отказывается от такого приглашения. Он желает вернуться вниз, чтобы в тамошнем довольно-таки представительном богословском кружке сделать доклад. “Я хочу осветить одну неточность. Люди забыли, что Христос умер довольно молодым. Поживи он подольше, он бы перерос многое из того, что сказал. А он бы жил, будь у него побольше такта и терпимости. Я предложу слушателям прикинуть, какими были бы его зрелые взгляды. Поразительно интересная проблема! Если бы он развился во всю силу, у нас было бы совершенно другое христианство. В завершение я подчеркну, что в этом свете Крест обретает совсем иной смысл… Только тут начинаешь понимать, какая это потеря”…
