Тоже Родина - [6]

Когда меня разбудили, в окне я увидел огромный желтый диск, от него ко мне шел самый первый и самый прозрачный утренний свет. Некие картинки, пейзажи или же интерьеры, живут внутри нас, как мечты, и когда внешний мир уподобляется этим мечтам — нам хорошо тогда. Мне часто хотелось проснуться однажды в комнате с окнами без штор, и чтобы с другой стороны переливалось синее небо в редких облаках; все цвета ясные, без полутонов, синий, белый, желтый. Полторы или две секунды — после того, как проснулся, но еще до того, как ударила в голову похмельная дурь, — я ощущал счастье.

— Пора, брат. Кофе готов.

— Слушай, запах от него страшный. Перегар.

— Согласен.

— Пусть идет в душ. И пусть пожует зубной пасты.

— И кофейных зерен.

— Ему надо что-то съесть. Пожарь ему хлеба.

— У нас есть сыр.

— Вот: дай ему хлеба и сыра. Ты в порядке, брат?

— Да, — ответил я и встал, излишне бодро дергая плечами.

— Сигарету?

— Я не курю.

— Он спортсмен.

— Это ненадолго.

— Отстань от человека. Пойдем, доиграем.

Если много выпить и не успеть потом проспаться, впадешь в особенное состояние полуидиота. За руль, конечно, нельзя. Лучше ездить пьяным, нежели наполовину протрезвевшим. В моей голове гудели колокола, мысли оформлялись кратко и неряшливо: «хуево» менялось на «пиздец как хуево» и обратно.

Жгло десны. Частицы кофейных зерен скрипели на зубах.

— Если не сможешь откупиться, — напоследок сказали мне, — тогда разводи. Рыдай, импровизируй. Клянись мамой, фуфайку рви. Дави на жалость.

— Я не умею.

— Захочешь — сумеешь. Ты ж каратист. Слышал про дзенский способ научиться рубить мечом?

— Да, — ответил я. — Берешь меч и рубишь, пока не научишься…

— Слушай, ты забыл надеть носки.

— Ну и черт с ними.

Машина стояла на лучшем месте, в двух метрах от двери подъезда. Белая, красивая. Чья-то собака уже успела обоссать колесо.

Залез в прохладный после ночи салон. Завелся, поехал. От бензиново-резиновых запахов подташнивало.

Привычно усмехнулся — в тридцатый раз за последние тридцать дней. Много лет я был равнодушен к автомобилям и никогда не предполагал, что именно четырехколесные железные механизмы, столь обожаемые обывателями, изменят всю мою судьбу.

Месяц назад я разбил машину своего отца. Взялся доехать до гаража, пятьсот метров по прямой, и на трехсотом метре протаранил корму чужого авто. Вечером в пахнущей старыми тряпками квартире пострадавшего, развязного бодрого старика, оговорили сумму ущерба. Когда вернулись домой и рассказали матери, она выронила сковородку. Три тысячи рублей; сто долларов; годовой доход всех членов семьи. Ночью я позвонил в большой город и попросил взаймы, и немедленно назавтра получил все, что просил. Вернуть долг я мог только одним способом: отработать.

Я сказал: «Покажите яму, я буду копать. Покажите мешки, я буду таскать». Новые друзья посмеялись, их беззаботность внушала уважение.

— У него есть водительские права, — сказал один другому. — И черный пояс по карате.

— Черного нет, — сказал я. — Только синий.

— Это неважно.

— Ни о чем не переживай.

— Мы давно присматривались к тебе.

— Хочешь, поедем к твоему потерпевшему и заберем назад твои деньги?

— Каким образом? — спросил я.

— Это наше дело.

— Не хочу.

— Это твое дело. Пойдем вино пить.

— К черту вино, — мрачно сказал я. — Давайте работу, я начну немедленно.

Они переглянулись.

— Работы немерено. Работы столько, что у тебя крыша поедет. Поэтому пойдем вино пить.

Вспотевший от жары и переживаний, я попросил:

— Лучше пиво.

— Пиво — бухло для быдла. Мы пьем вино. Холодное. Белое. Пойдем. Успокойся. Придумал, тоже: «мешки», «ямы»… Пойдем, брат.

Первый пост, на выезде, я ловко проскочил. Инспектор в лихо заломленной фураге издалека выцеливал меня, но в решающий момент я сделал вид, что зеваю, и растер пятерней лицо, слегка отвернувшись в сторону. Неизвестно, насколько натурально это выглядело, но свистка я не услышал. Повеселел. Наддал. Хороший плавный поворот с Мичуринского проспекта на Кольцевую дорогу пролетел с визгом колес. Крен, вираж, восторг, удар солнца по глазам — вышел на прямую уже свободным от похмельной дурноты, как будто искупался.

Шоссе, почти пустое, гладкое, пепельно-серое, тянуло и звало, месяц назад я был равнодушен к автомобилям, а теперь — наоборот.

Среди многих не самых худших людей любовь к скорости, к дороге, к колесам считается мальчишеством. И даже чем-то неприличным, дешевым. Но ведь я и есть мальчишка. И я бы предпочел оставаться им как можно дольше. Я еще успею повзрослеть. Мне двадцать лет, я бы не хотел взрослеть еще года два или три. Не желаю быть серьезным, благоразумным, уравновешенным или как там еще ведут себя взрослые люди. Взрослым принадлежит весь мир. Зато мне сейчас принадлежит асфальт и педаль газа.

Вон они, взрослые. Прокуренные и мрачные, вращают огромные штурвалы грузовиков. Катятся размеренно, серьезно. Никуда не спешат. Дорога выбрана. Цена установлена. Одного я обогнал излишне резко. По крайней мере, он так решил. Он гудит мне вслед и даже рукой машет. Ругается. Лучше бы себя поругал. Пролетая на бреющем, я заметил, что его левое заднее колесо не в порядке. Полуспущено. Эй, дядя, ты аварийный, я исправный — кто кого ругать должен?