Товарищи офицеры - [13]

Однако такие видения до добра не доведут: в лучшем случае — наделаешь, грохоту, свалившись с табуретки, в худшем — тебя разбудит дежурный по батальону. Не то что о мамкиной печи, но даже и о нарах военкоматского пересыльного пункта опасно думать дневальному. Уснешь, в миг уснешь! О чем же думать?

Лейтенант Климов, уходя из казармы, сказал:

— Напоминаю: главное — распорядок дня. Секунда в секунду.

Что ж! Распорядок — это служебная тема. На эту тему можно думать. Если вздремнешь случайно — не так совестно… Итак — распорядок, то есть режим…

Режим — такая штука, от которой толстый народ худеет, а тощий прибавляет в весе. Хотя бы и без домашнего питания!.. За четыре месяца службы улетело девять кило. По два с лишком в месяц. Да что там «в месяц»! При желании можно сосчитать, в какие именно часы исчезают из человека живые килограммы! Что касается Никитенко, то он был уверен, что все девять кило потерял в первой половине дня, то есть до обеда. Каких только мук ни приходилось натерпеться, прежде чем настанет эта долгожданная обеденная пора!..

Во-первых, утренний подъем. По будням — в шесть, по воскресеньям часом позже. Сколько хороших снов снилось новобранцу, и ни одного не удалось досмотреть до конца! Это похуже, чем обрыв киноленты в районном клубе. Там ты кричишь механику: «Сапожник!» А здесь кричат на тебя же: «Шевелись! Не задерживай! Бегом марш!..» Спросонья с трудом угадываешь в сапоги, штаны застегиваешь на ходу. «Бегом, Никитенко!» — и ты силишься быстрей переставлять ноги, торопишься принимать новую муку — утреннюю зарядку… Полусонного, в одной рубахе тебя гонят на мороз, на двор, где снова заставляют бегать и вытворять ногами и руками различные жесты…

После зарядки — умывание, заправка коек и утренний осмотр. Здесь, если и потерял в весе, то немного: граммов по сто на каждое мероприятие. Умываться сержант заставляет до пояса, но ему не всегда уследить: иногда почешешь для виду сухими пальцами возле пупа — и достаточно.

На утреннем осмотре все построено на нервах. Сержант оглядит тебя с ног до головы. Из-за пуговицы, которая плохо блестит, можно слопать «рябчика», то есть наряд вне очереди.

…Нет, не все ему не нравилось. Даже в той тяжелой дообеденной половине бывали часы светлые. Что плохого скажешь, например, о политических занятиях или информациях? В теплой комнате расскажут тебе о целом белом свете и твоих важных солдатских задачах. Послушаешь — и такое вдруг желание возникнет выйти в отличники!..

Потом он вспомнил телефонный класс. Ох, этот класс! Табуретки там мягче, что ли?.. На столе перед лейтенантом Климовым черный блестящий каркас телефонного аппарата, будто маленькое анатомированное животное. «Как вспоротый кролик», — думает Никитенко. Обнаженные внутренности: разноцветные жилки проводников, белая чашечка звонка, пластинки, винтики… Хорошо рассказывает лейтенант! И даже половицы не скрипят, когда он ходит по классу…

Дневальный улыбается. Он все еще уверен, что ему удалось обмануть сон. Он бдителен даже спящий: если б он увидел что-нибудь необычайное — мамкину хату, родное село, себя в штатской одежде — он проснулся бы. Он понял бы, что это сон. Но ему снилась служба — ничего необычайного: все, что происходило совсем недавно — сегодня, вчера, неделю назад…

Вот и писарь Крынкин повторяет обидную фразу:

— Мало он тебе влепил, твой взводный!..

Никитенко ничего не ответил писарю — только усмехнулся. Этот рыжий ефрейтор из штаба еще услышит, как выполняет службу дневальный Никитенко.

«Рота! На вечернюю поверку!» — командует бравый дневальный, и Крынкин только выпучивает глаза, удивляясь громкому, уверенному голосу.

Солдаты быстро становятся в строй. На несколько мгновений наступает такая тишина, что слышен голос с нижнего этажа — это в первой роте начали поверку.

«Герой Советского Союза Андрей Павлюк!» — торжественно вычитывает старшина первой роты. И не менее торжественно ему отвечают? «Герой Советского Союза Андрей Павлюк пал смертью храбрых в боях за освобождение нашей Родины пятого ноября 1943 года…»

Павлюк — земляк Никитенко, почти сосед… Слыхал, товарищ писарь, какие мои земляки? Солдата Павлюка навечно зачислили в списки батальона…

В третьем взводе первым выкликают Абдурахманова — не потому, что он герой, а потому, что фамилия на «А».

«Вот, Никитенко, с кого пример брать! — говорит дневальному старшина Грачев. Его усатое лицо выплыло откуда-то, загородив плутоватую физиономию батальонного писаря. — Абдурахманов и Гребешков — наша гордость! Впрочем, для вас тоже достижение, что не спите на посту. Молодец!..»

Страшно увидеть старшину даже во сне. Хоть и похвалил, да Никитенко чувствует, что такое — может лишь присниться… Присниться? А откуда в казарме объявился старшина? Ведь он уехал — с теми, двумя взводами!..

«Врешь, не сплю! — думает Никитенко. — И никакого старшины нету!»

Спящий, он мужественно освобождается от шинели. Сквозь гимнастерку ощущает всей спиной холод стены. Этот холод дает ему силы подняться с табуретки. Он делает шаг, другой — все еще не открывая глаз. «Врешь, не сплю!» — Еще шаг…

И его опухшее, полное сонного усердия лицо врезается, словно таран, в дверной косяк…