Товарищи - [5]

Ковалевич кивнул головой в знак согласия.

— Добро. Только, Василь, подожди минуту. Мы с Рыгором в хату собрались зайти.

Ему хотелось посмотреть хату изнутри — как пригнаны одно к другому бревна, где будут поставлены голландка и печь, согреют ли они хату. Старая привычка — все осмотреть своими глазами. К тому же, перед ним была хата, которую строили для семьи его боевого товарища.

— Как у тебя, Василь, с кирпичом — на печь и голландку хватит? спросил Иван Саввич у председателя, когда они переступили дубовую подвалину под прорезом дверей. — Надо бы успеть до холодов закончить.

Хватит ли кирпича. Баклан не знал. Его выручил Рыгор, который сказал, что кирпича теперь в колхозе нет, так как тог, что получили раньше на заводе, уже израсходован.

— Завтра поеду в исполком. Попрошу дать еще… — И, заметив, что Ковалевич недоволен его неуверенным «попрошу», поправился: — Одним словом, кирпич будет, — сказал Рыгор.

— Вот это крепкое слово!

Когда они вышли из хаты, плотншки на длинной веревке поднимали на сруб первое стропило. Веревка медленно ползла по верхнему бревну, как по блоку. Ковалевич с минуту заинтересованно смотрел на плотников, потом, как бы спохватившись, весело крякнул, поплевал на руки и сам взялся около одного из хлопцев за веревку. Гаврильчик, а за ним и Баклан присоединились к нему. Вместе с плотниками они дружно потянули веревку. Люди, что работали наверху, на срубе, поставили стропило и прикрепили его нижние с вырезами концы к верхним бревнам сруба. Ковалевич уже долгое время не работал в колхозе и теперь почувствовал настоящую радость, даже праздничность.

Когда поставили пять стропил, старый плотник с розовой лысиной и подстриженной бородкой весело крикнул поговоркой:

— Ну, до времени до норы отдохнут пусть топоры… Довольно, хлопцы, перекурим.

Сидя на верхнем бревне сруба, он скрутил из обрывка газеты цыгарку, достал из кармана. гимнастерки коробок спичек и обратился к Гаврильчику:

— Гвоздей бы больших, товарищ заместитель… Гвозди кончаются. Видишь, чем стропила стали сколачивать. — Он вынул из кармана похожий на гвоздь обрубок толстой проволоки.

— Знаю, дядька Петро. За. втра в район еду — буду нажимать там. А покуда и проволочками надо. Сам знаешь, гвоздей столько у нас расходуется, что хоть завод в селе открывай!

Плотник засмеялся, кивнул в знак согласия головой:

— Правильно сказал — целый завод нужно.

"И этот к Гаврильчику, а не к Баклану", — отметил Ковалевич.

Ему показалось, что дядя Петро не случайно обратился именно к заместителю…

* * *

К Баклану пошли втроем. Он жил в хате, стоявшей недалеко, от края села.

На крыльце их встретила мать Василия.

На голове у нее был повязан новый пестрый платок с бахромой. Она ждала гостей:

услышав от хлопца, который привез рыбу, что приехал командир сына, старая сразу начала жарить и парить. Испекла целую гору драченок, поджарила рыбу.

Пока собирали на стол, Ковалевич разглядывал висевшие на стене фотографии.

Снимки почти все были новые, послевоенные. Попалось и несколько фото партизанских времен: они были желтоватые и тусклые — видно было, что делал их неопытный человек. На одной карточке, вставленной в рамку вишневого цвета со стеклом, Ковалевич увидел себя: сидя на камне, он слушает партизана, который сидит на корточках и что-то показывает на помятом листе бумаги. Партизан снят со спины, но по очертаниям фигуры нс трудно было узнать Баклана.

Рядом другой снимок, тоже в рамке, но на нем снят Баклан один. На груди блестят ордена и медали. Карточка сделана после войны, возможно, после получения последнего ордена. Вот еще два таких же снимка, только без рамок; они пожелтели.

А вот Баклан, в штанах, закатанных выше колен, — он стоит в воде и, весело смеясь, держит за голову громадную щуку. Щука беспомощно раскрыла широкий хищный рот — наверно, когда делали снимок, она была еще живая. На другой стене — снимки из газет. "Вся биография иллюстрирована", — с невольной иронией подумал Иван Саввич.

Баклан достал из шкафа две литровые бутылки. Поставил на стол, подмигнул товарищам:

— Хватит горючего? Словно чувствовал, что гости приедут, — запасец сделал.

Он удовлетворенно окинул глазами стол:

Ковалевич не может обидеться, что приняли его не так, как нужно. Вот разве, только плохо, что не встретил. Но не знал же он, что командир приедет, а то подводу выслал бы на станцию…

Прежде всего выпили за встречу, потом за мать Баклана. Третий тост подняли за отряд "Смерть фашизму". Мать Баклана, которая тоже выпила чарку за встречу, встала и ушла, оставив товарищей одних.

— Бывало ночь… Месяц, как нарочно, будь он неладен… — вспоминал Баклан, — а ты дежуришь где-нибудь возле «железки», подстерегаешь. Подполз к шпалам, разгреб щебень, быстро вложил ящичек со взрывчаткой, отбежал… И вот паровоз-чи-чи-чах, чи-чи-чах… Вагоны один за другим летят — фрицы на восток спешат за "жизненным пространством"… И вдруг — га-а-ах! Все сразу к черту. Р-ра-аботка!

Баклан, охмелевший от вина, от воспоминаний, не говорил, а гремел «г-га-ах», «р-ра-а-ботка». От волнения он привстал и, выпятив грудь, на которой блеснули два ордена и три медали, продолжал рассказывать.